Охнэр хотел было встряхнуть Мелериона Лембербентеля, чтобы привести в чувство, а может даже влепить отрезвляющую пощечину, но вдруг его окликнула служанка принцессы.
Выглянув из грота, сварт убедился, что ничего сверхъестественного не произошло — Фаталия снова донимала дворцовую стражу, и вернулся обратно, но придворный ученый куда-то исчез.
Обругав непостоянство сидов, Охотник вразвалочку поплелся по саду, и вдруг его внимание привлекла статуя, которая была точной копией Мелериона Лембербентеля. Пятого.
— Хороший был малый, но погиб бесславно. В Морхейме на него напала бешеная собака и укусила. Сердобольный бедняга пытался вылечить ее травами, да только не знал, что она пала и стала нежитью, как и прочие мертвецы. Она загрызла его во сне. Скульптор восстановил его светлый образ в камне. Правда, тело придворного ученого так и не нашли. Возможно, он, как и все, стоит вдоль Тропы.
Охнэр оглянулся и встретился с пытливым серым взглядом вездесущего короля Сидхейма, который любил внезапно появляться и исчезать, словно был призраком, а не сидом из плоти и крови.
— Не может быть, Ваше Величество, — с поклоном ответил сварт, — я только что разговаривал с ним. И выглядел он вполне живым, даже чушь какую-то нес о Конце Времен и гибели Сидхейма.
— Вот оно что, — приподнял бровь король. — Вы знаете, господин Охотник, что это место позволяет общаться с душами мертвых? Сиды его называют гротом Череп. Легенда гласит, что это окаменевшая голова последнего Древнего, который пережил великий катаклизм, погубивший наших далеких предков.
— Я не верю в эти сказки, Ваше Величество, — ухмыльнулся Охнэр и скрестил на груди руки, — если бы это было правой, то здесь толпилась бы очередь из желающих потолковать с мертвецами.
Король Сидхейма тонко улыбнулся, и выглядело это так, будто камень рассекли лезвием меча.
— Мертвые все забывают. В этом суть вечного сна Древних, в который они погружаются, ведь помнить — это привилегия. Мелерион Лембербентель мертв. Будьте в этом уверены.
С этими словами высокий царственный сид в серых одеждах покинул грот, оставив сварта в смятении.
***
Охотник снова проснулся среди ночи, точнее, перевернулся на другой бок и ощутил движение в коридоре. Набросив черный плащ, он тихо спустился по винтовой лестнице в сад, где с облегчением увидел скелетов, выходящих из каменной стены с коробками.
Сварт последовал за ними, стараясь не распугать колонну усопших своим яростным преследованием, и вскоре оказался на пороге грота. Скелеты исчезали в нем, растворяясь в воздухе и унося в небытие тайну Сидерхолла.
Потеряв терпение, Охнэр схватил последнего мертвеца за костлявую руку и рывком открыл коробку, которая оказалась… пуста.
— Что в ней? — требовательно спросил сварт, уставившись немигающим черным взглядом в пустые глазницы скелета.
— Дары Владычице Морхане, — последовал бесстрастный ответ.
— Не ври мне, — пригрозил мертвецу сварт. — Я и не такое повидал в Морхейме!
— Мертвые не лгут. Ты только наполовину мертв, поэтому не видишь, — произнес скелет и клацнул челюстью, будто насмехаясь над Охнэром, — умри окончательно и все узнаешь.
— Бред какой-то! Я с таким трудом выживаю, а тут должен умереть? А ну дай сюда коробку, нежить! — раздраженно крикнул Охотник и замахнулся на костяного носильщика, но тот уже превратился в туман.
Сварт, разозлившись из-за неудовлетворенного любопытства, со всей дури пнул мыском сапогом лужу на полу и вдруг ударился обо что-то твердое. Боли он не почувствовал, только ощутил склизкий холод, который заполз ему в душу или в то, что от нее осталось.
Наклонившись, Охнэр поднял маленький круглый камень, а затем, обессилев, грохнулся в обморок.
***
На следующее утро Охотник проснулся в своей комнате.
Голова у него раскалывалась, а в кулаке он сжимал невесть откуда взявшуюся каменную горошину, испачканную в грязи.
Замысловато выругавшись, Охнэр вспомнил, как скелеты с коробками оставили его в одиночестве и самое главное — в дураках, после чего он запил свое горе тремя десятками кувшинов с вишневым вином, изрядно опорожнив дворцовый погреб.
— Нет худа без беды, а похмелья — без воды, — ухмыльнулся сварт и вылил на себя таз воды, который почему-то оказался не родниковой водой для умывания, а чем-то весьма дурно пахнущим.