И ласково, но твердо Та-Кто-Не-Может-Умереть освободилась от объятий Северного Посланца.
* * *
Платье на Инельге теперь иное: почти до земли, с каким-то странным зеленоватым отливом. И волосы уложены по-иному: в одну косу. Аймик не заметил, когда и как это произошло. Сам он, тоже неведомо как оказавшийся в обычном охотничьем наряде детей Мамонта, сидит у ног своей жены… (Последней. Единственной.)
…с наслаждением ощущая, как тонкие пальцы расчесывают, перебирают и укладывают его распущенные по спине волосы, а певучий голос вплетает в его сознание слово за словом:
Аймик! Ты теперь многое знаешь о Мире, о тех, кто его населяет, и о себе. Ты знаешь мое колдовство.
Аймик! Ты выбрал свою Тропу. Ты должен вернуться на Север, как Вестник из Мира Могучих, как Вестник Неведомых. Аймик! Твои сородичи гибнут!
Ты передашь им мое колдовство и откроешь новые тропы.
Но прежде, Аймик, ты должен спасти Дангора от посвященья Предвечной Тьме.
И помни, Аймик:
Твоя Инельга встретит тебя, любимый, в самом конце твоего пути, если твой путь свершится.
Но помни, Аймик: Если ты ослабеешь,
Зло, и Боль, и Распад заполнят ваш Мир раньше начертанных сроков.
И наши тропы – твоя и моя – станут напрасны. И они никогда не сойдутся. Никогда и нигде.
Так пела Инельга, заплетая волосы Аймика в косу Вестника.
* * *
«Как мне спасти Дангора? Как убить Черного Колдуна? Я ведь пытался…»
Они стояли лицом к лицу. Инельга положила на плечи мужу свои руки и заговорила, глядя прямо в глаза:
– Это трудно. Хозяева Дада сильны… ты и представить себе не можешь, КАК они сильны…
(«Как это – не могу?» – хотел было возразить Аймик, но промолчал.)
– …И все же справиться можно, – продолжала Инельга. – И я помогу тебе. Но главное – ты сам. Без этого помощь бесполезна. Оружие – вот оно! – в ее руке вдруг оказался ЛУК. – Посмотри. – Инельга протянула Аймику свой Дар.
Аймик знал луки и умел делать их сам. Хорошие луки, из точно подобранного куска дерева, выверенного, оструганного, вымоченного, и высушенного, и обмотанного берестой в должные сроки, со всеми надлежащими заклинаниями. Он думал, что знает о луках все. Но ЭТОТ… Он изгибался двойной дугой. Он был изготовлен не из одного куска дерева – из многих, тщательно подобранных кусков, не только дерева, но и кости. Их скрепляло какое-то неведомое Аймику вещество и совсем уж непонятные, твердые жилы и скрепы, – белые и желтые, – вырисовывающие по всему телу лука сложный, никогда не виданный узор. А тетива… Аймик накинул и затянул петлю, тронул ее и улыбнулся, прислушиваясь к тугому, певучему, медленно угасающему звуку.
– Нравится! – улыбнулась его восторгу Инельга. – Это – оружие Древних. Тех, кого почти не осталось в вашем Мире, а скоро и совсем не останется. Их оружие воистину дивно, но помни: оно не может и не должно остаться в вашем Мире. Из этого лука ты сможешь послать только одну стрелу. Смотри не промахнись.
– А стрела?
– Будет и стрела. У тебя есть наконечник? Он стал шарить по карманам и извлек… Как? Неужели этот уродливый, ни на что не похожий наконечник, изготовленный им в подражание мастерам детей Мамонта, может убить Дада?
Но Инельга приняла его из руки мужа, осмотрела и удовлетворенно кивнула, возвращая вместе с невесть откуда взявшимся древком и вороновыми перьями:
– То, что нужно. Прилаживай.
Стрела готова. Под пение заклинаний они поочередно оросили ее своей кровью, и стрела на мгновение озарилась розовым сиянием.
– Помни, ты должен послать эту стрелу точно в его сердце. Только один выстрел; второго не будет. Но в теле ее не оставляй. Извлеки и отдай сыну, когда будете прощаться. Чтобы не забывал…
Инельга оборвала фразу, не договорив, что именно должен запомнить его сын. Если, конечно, его удастся спасти.
– Я дам тебе еще одно… оружие. – Инельга на мгновение заколебалась. – Слово Света и Знак Света. Мне передал их мой отец, великий колдун Рода Куницы. Он знал их потому, что был не просто колдун – Страж.
– Страж? Что это значит?
– Особые колдуны. Те, кто препятствует проникновению Тьмы в ваш Мир и знает Врага лучше других. Их мало, может, уже и вовсе нет… Слово и Знак были даны им Неведомыми как самое грозное оружие. И ты должен их знать, потому что ты вступишь в схватку с Предвечной Тьмой один против всех. Смотри и слушай, запомни и повтори.
И когда Аймик доказал вполне, что урок усвоен, Инельга добавила:
– Это не мой дар, и даже не отцовский. Это – Дар Неведомых. Храни его и помни: в мертвом, отчаявшемся, опустошенном сердце Слово мертво; в корчащейся от страха душе Слово мертво; произнесенное попусту, Слово мертво. Слово не принесет охотничьей удачи, Знак – не для приворота. Они – на крайний случай. Помогут ли? – зависит от тебя самого. Можно ли передать другому? Слушай свое сердце.
Аймик вновь почувствовал холодок сомнений.
– Инельга! – сказал он смущенно. – Не напутали ли чего-нибудь дети Мамонта, передавая твое Пророчество?
Ее глаза улыбались:
– Нет.
– Но как же тогда… Я теперь понимаю, что дети Волка и дети Мамонта – разделившееся целое. Но как быть с тем, что я должен трижды по три рода своей кровью связать? Или это и о Дрогоне тоже?
– Ты узнаешь ответ. Только спаси сына. Иначе все рухнет.
* * *
Вот и наступило прощание. Даже голубое сияние вокруг стало каким-то иным. Потускнело, что ли?
Лук и стрела уложены в колчан, невесть как сюда попавший. (Или Аймик, сам того не заметив, захватил его с собой, когда шел за Инельгой?) Слово и Знак – в памяти и в сердце.
Инельга держит его руки в своих руках и смотрит, смотрит… В глазах – слезы, от этого они кажутся еще огромней, еще безысходней.
(«Я буду тебя защищать. Всем, чем только могу. Но поможет ли моя защита? Дойдешь ли ты до конца? Не знаю». )
И он тоже смотрит и не может наглядеться. («Я дойду!»)
– Пора, иначе будет поздно! – еле шепчут ее губы. Аймик понимает: он сейчас обернется, сделает шаг, и… ВСЕ.
– Инельга…
– Любимый! Ты еще увидишь свою Инельгу! Потом. А теперь – пора.
(«Увидишь»? Может, и так, а может, и нет. И того, что было, уже не будет. Никогда.)
Он старается вобрать в себя каждую черточку ее облика, ладонями сохранить прикосновение ее рук… Так хочется обнять, прижаться всем телом, снова стать в последний миг одним существом… Но он лишь тихо касается щекой ее щеки и шепчет куда-то в шею, возле мочки уха: – Прощай!
И поворачивается. И делает шаг. И закрывается Межмирье.
2
Аймик снова в той же самой пещере, откуда увела его Инельга. Здесь почти ничего не изменилось; и очаги вроде бы на тех же самых местах. И постели. И утварь. От входа льется солнечный свет и вроде бы теплом веет… Неужели он пробыл у Инельги до самой весны?
Огляделся. Людей очень мало: на женской половине – две-три старухи возятся с младенцами, на мужской – старики сидят спиной к Аймику и кремень колют.
Какое-то время никто не обращал внимания на внезапно появившегося мужчину. В пещере и днем полумрак, а старческие глаза подслеповаты.
Аймик уже хотел пройти на мужскую половину, поздороваться со стариками…
(«Те двое точно Грог и Орру; а остальных отсюда и не узнать».)
…поговорить, расспросить…
Но тут чья-то тень заслонила вход. Аймик видел только темный силуэт, словно застывший у порога. Женщина. Грузная. И понятно: увидела его сразу — и опешила.
Наконец она шагнула вперед, и неожиданно знакомый голос неуверенно произнес:
– Северянин?
Не чувствуя ног, Аймик двинулся ей навстречу… (Не может быть. Нет, это же невозможно.) …но и разглядев ее всю, с ног до головы, не сразу признал в этой тяжелой фигуре, в этом расплывшемся вширь лице с сетью морщин под глазами…