Таран умолк с наступлением сумерек. В стене зияла уже глубокая выбоина. Персы повеселели. До полночи в лагере точили кинжалы и чинили доспехи. Завтра, наконец, проклятое городище окажется у них в руках! А за стенами укрепления до утра раздавался стук топоров.
— Что они делают? — гадали бородатые ассирийцы.
— Кто знает, — пожимали плечами раскрашенные, как женщины, мидяне.
— Разрубают туши быков, ждут нас в гости, — говорили со смехом персы.
Едва забрезжил рассвет, греки были уже на ногах. Заработал таран. Под стеной росла куча осколков сырцового кирпича. К месту пролома со всех сторон стекались угрюмые воины. Они скрипели зубами от возбуждения. Отрывистые голоса разносились в тумане рассвета подобно лаю дозорных собак. Многие приготовили веревки, жерди, сплели из упругих веток ив крепкие лестницы.
Итак, наступило время последнего броска! Самые нетерпеливые, подсаживая друг друга и помогая себе кинжалами, шумно карабкались на башни. Массагеты сбивали их дубинами. Товарищи погибших, заслышав за стенами мычание коров и блеяние овец, свирепели от приступов голода и тоже лезли навстречу опасности. Жизнь каждого из воинов была для его матери дороже своего собственного сердца, но эти люди, развращенные долгим пребыванием в рядах падкого на добычу персидского войска, ни во что не ставили чувства своих матерей, жен и детей и заигрывали со смертью, как глупые ягнята с хитрой волчицей. Огромное скопище буйных, непокорных мужчин бродило вокруг укрепления и не могло ничего поделать с его немногочисленными, но упорными защитниками. Люди бледнели от унижения, задирали головы кверху и рычали от ярости, точно барсы.
Выбоина в стене росла с каждым часом. Персы ликовали. На стенах царило глубокое, напряженное молчание. В природе такое молчание, предшествует стихийному бедствию. Так случилось и здесь.
В полдень персы увидели наверху что-то необыкновенное. Громадное, корявое, оно медленно поднималось из-за стены. Лязгали цепи. Чудовище легло на парапет. То было гигантское бревно. Так вот почему всю ночь стучали топоры! Массагеты, по всей вероятности, срубили платан, который рос на середине городища.
Бревно качнулось и рухнуло вниз. Грохот его падения слился с треском тарана. Обломки осадного орудия полетели во все стороны. «Черепаха», отброшенная толчком, поскакала по склону холма, подобно коню, вставшему на дыбы.
Ошеломленные персы не проронили ни звука, словно их тут и не было совсем. На стене послышался смех. Тогда один из ассирийцев упал на разбитое тело тарана и заплакал громко, как дитя.
Все опустили руки. Потеряв надежду на захват богатой добычи, воины разбрелись кто куда. Предводители до хрипоты в голосе спорили в шатре Дария. Одни укоряли греков и ассирийцев:
— Почему вы взяли в поход один таран?
— Кто знал, что массагеты умеют оборонять крепости? — огрызались те.
Другие предлагали изготовить новое осадное орудие. Но из чего? Подходящего дерева не найти, пожалуй, во всей стране саков тиай-тара-дайра. Короткое и кривое бревно, сброшенное апасаками, для этой цели не годится. Мидяне посоветовали сделать подкоп, но, вспомнив о толщине холма, на котором стояло городище, махнули на свою затею рукой. Мандрокл настаивал: создадим насыпь, чтобы по ней взобраться на стену. Однако Ахеменид рассердился: на устройство насыпи понадобится много дней и много сил, а городище надо взять не позже чем завтра, так как припасы уже вышли. Персов и мидян, отправившихся за провиантом, все еще нет. Очевидно, они погибли. Голодные воины не слушаются начальников и толпами рассеиваются по стране апасаков. Их истребляют летучие отряды массагетов. Как быть?
— Пришел сак, друг Бахрама, — доложил Дарию страж. Полководцы умолкли. Телохранители царя пропустили в палатку Артабаза. Все эти дни лучник бродил по лагерю и думал о Фароат. Он высох и пожелтел от злобы и ревности.
«Шакал» сдержанно, не по-персидски, поклонился Дарию и его приближенным и сказал: