Огромные сапоги Гриоса были исхлестаны полынью и сплошь в белых брызгах от морской соли. В саду, под гигантским деревом рослая вороная нежно терлась изогнутой шеей о гриву серого…
— Я думаю, — ответил Тинч, — что он был бы рад.
— Рад? Ты сказал: рад?
— Я сказал: рад, — повторил Тинч. — Извините… Айхо!
— Хочешь, — предложил Гриос, — заседлай вон того серого, а дочь возьмет Варрачуке. Прогулка им не помешает.
— Спасибо, но… Должно быть, не выйдет. Сегодня мы собрались на Кипящие рифы. Я и лодку нанял. Когда-нибудь в другой раз, можно?
— "Можно", "можно"… — притворно поморщился Гриос и подмигнул:
— Ты у девушки, когда поцеловать захочешь, тоже будешь "можно" спрашивать? А, сынок? Оах-ха-ха-ха-ха!
4
Когда-то, очень давно подножие Тропы Исполинов омывалось волнами. Они свободно плескались меж базальтовых столбов, что назовут впоследствии "Сестра и Семьдесят Семь Братьев". Когда-то, в тот день, когда земля вспучилась, а Исполины, подобно озаренным огнем пальцам потянулись к небу, вода отошла, обнажив горячий новорожденный берег. Потом много дней и ночей в недрах земли что-то урчало и шипело, близ берега открывались горячие ключи, а в грязевых колодцах что-то хлюпало и вздымалось вверх — как будто оттуда кто-то постоянно пытался выпрыгнуть, да не хватало сил. В заливе один за другим возникали со дна и ползли в море дымящиеся каменные бугры, похожие на огромных морских черепах. Выйдя на простор залива, они замирали широким полукольцом, образовав отроги Кипящих Рифов, из-за которых неприступен с моря город каменщиков Коугчар.
За всю историю существования города Рифы не смогли защитить его лишь один раз, и этот случай Тинч запомнил на всю жизнь.
Маркон Даурадес тогда был старшиной цеха каменщиков, а самый дешёвый бутовый камень брали тут же, у моря. Весь день они с отцом лазали по скалам, намечая точки для сверления шпуров. Взрывать собирались назавтра, а сегодня лишь сверлили и подбирали осколки, что остались от предыдущих взрывов.
День выдался дождливым и ветреным, но залив, словно утомленный от ночного шторма, покоился серым зеркалом, изредка, нехотя побухивая в скалы невысокой прозрачной волной. Однако не знал усталости порывистый ветер с песком. К концу дня лицо у Тинча горело. Уставший, он завернулся в отцовский плащ и потихоньку клевал носом. Здесь же, под навесом скалы, отдыхали собравшиеся домой рабочие.
— Странное нынче море, — в который раз за сегодня сказал кто-то. — Погодите-ка… Смотрите! Что это?
И Тинч увидел, как из грозового облака, что собралось у горизонта, отвесно вниз опускается серый заостренный клюв.
Такой же продолговатый клюв вылез из моря навстречу, и оба они, соединясь, превратились в один высокий тонкий ствол. Протяжный удар грома долетел до берега.
И вот уже не один, а много стволов, почернев, изгибаясь лебедиными шеями бродили по морю, и в непрерывном рокоте грома всё новые тяжёлые клювы опускались из подступающей к берегу тучи.
Ветер с дождём были забыты. Поднявшись из-под скалы, люди в оцепенении наблюдали, как один из пронизанных молниями вихрей, подобный руке великана, шарящей по взмученным серым волнам, ускоряясь, пошёл прямо на берег.
— Стойте! Назад! — кричал отец, но его никто не слушал.
Они остались вдвоём. Отец не сводил глаз с побелевшего от молний, ревущего и воющего моря…
— Вот так, значит?.. — задыхаясь, приговаривал он. — И ты, жалкий слепец, вздумал меня запугать? Запугать нас?! — кричал он, прижимая к себе Тинча. — А я не боюсь тебя, незрячий выродок, как всегда не боялся, понял? И мы оба тебя не боимся! Правда, Тинчи? Ага! Правда!..
Углы плаща вырвало из их рук. Гулкая расплывчатая тьма сшибла с ног, придавила к подножью скалы. Тинч почувствовал, что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть и потерял сознание.
…Потом были темнота и языки огня на щепках плавника. Волны накатывали на берег. Сам он, укрытый чьейто курткой, лежал у костра. Рядом вполголоса беседовали отец и двое-трое из рабочих.
Утром он рассмотрел страшный след — как будто здесь, прямиком через дюны протащилась огромная змея или гусеница. Ближе к дороге торчали вверх колёсами полузасыпанные песком, растерявшие камень повозки, и угрюмые люди с покрасневшими глазами раскапывали мокрый песок — медленно, безнадёжно…
Смерч прошёл по окраине города, разметав домишки предместий и повергнув наземь маяк, возле которого находилось их жилище.
С того дня корабли обходили Коугчар на ещё более почтительном расстоянии. А Маркон с сыном весною поставили новый дом…