— Где? — девочка вскочила на ноги, оглянулась, увидела отца, несшего плошки и небольшой глиняный кувшин и побежала к нему навстречу.
— Почему ты так долго? — зазвенел над землей ее голосок. — Давай, я помогу тебе!
— Держи, — он протянул ей медные плошки и та, забыв обо всем остальном, бросилась назад:
— Шамаш, а они не слишком глубокие? — девочка придирчиво разглядывала их, даже провела пальцем по донышкам, проверяя, достаточно ли они чистые.
— Чего ты так волнуешься? — следом за ней подошел Атен. — Здесь утонет разве что муха, и то вряд ли. Ну-ка, подержи, я налью молока. Да не дергайся ты так, расплескаешь!
— Я не могу, мне щекотно… Пап, давай быстрее, они учуяли запах молока и пробуют забраться по моим ногам!
— Нужно было сперва заставить тебя переодеться, — проворчал караванщик. "Лучше бы уж эта мысль не забредала вовсе, раз не пришла вовремя," — подумал было он, вслух же продолжал: — Ладно, что уж теперь… Все, хватит пока, ну, ставь.
— Приятного… — только и успела произнести Мати. Голодные волчата, не дожидаясь особого приглашения, ринулись к молоку. — Аппетита… — все же, закончила она начатую фразу. — Папа, папа, почему они едят из одной плошки? Они не видят вторую, да? Пододвинь ее им! — девочка не замолкала ни на миг. — Шуши, ну что ты делаешь?! - она хотела было осторожно оттащить малышку, а потом подтолкнуть ее к другой плошке, но та стала упираться, сперва угодила в молоко носом, затем, отфыркиваясь, недовольно ворча, сунула в плошку лапу… — Разве можно быть такой…
— Оставь ее, Мати, — Атен опустил руку на плечо девочки. — Пусть ест так, как ей удобно.
— Им понравилось молоко!
— Ну конечно, они ведь не столь привередливы, как ты.
— Знаешь, пап, я ведь тоже люблю молоко и… — она наклонилась, потянулась ко второй плошке…
— Угомонись! — шикнул на нее караванщик.
Но девочка и не пыталась отпить. В сущности, она добилась того, что хотела — увидев, что делает ее хозяйка, Шуллат забыла о первой плошке и тотчас бросилась, отпихнув боком брата, ко второй. Она по-прежнему передвигалась достаточно быстро, но ее движения стали более неумелыми и неуклюжими. Ее маленький животик вздулся как бочонок и мешал ей.
— Вот умора! — хихикнула девочка.
Тем временем волчата, дочиста вылизав плошки, стали вновь поглядывать на своих хозяев, прося добавки.
— Пап, налей им еще, — Мати потянула отца за руку, — неужели ты не видишь: им мало, они хотят добавки!
Караванщик повернулся к Шамашу. Он не имел ни малейшего представления, сколько должны съедать за кормежку священные волчата.
— Не надо, — качнул головой тот. — Им хватит.
— Но они хотят еще! — девочка, нахмурив лоб, с укором смотрела на мага
— Их глазенки растопят лед на сердце любого человека, сколь бы строг он ни был, — проговорил колдун. Его голос был спокоен и задумчив. Но стоило Мати заглянуть ему в глаза, как она понять: на этот раз ей не упросить Шамаша изменить свое решение. — Ты ведь не хочешь, чтобы им стало плохо? — он, наклонившись, взял за загривок Ханиша, поднимая на руки.
— Как ты можешь! — увидев это, закричала девочка. — Ему ведь больно!
— Нет. Так носила его мать. А она меньше всего хотела навредить своему сыну.
Он стал поглаживать волчонка, массируя ему животик. Тот лежал кверху пузом, выказывая полное доверие к своему хозяину, посапывая от наслаждения, подставляя то один бочек, то другой.
Сначала Мати лишь молча следила за тем, что делает Шамаш, затем взяла Шуллат. Продолжая искоса поглядывать на мага, она стала старательно повторять его движения.
— Им нравится, — улыбаясь, проговорила она с некоторым удивлением.
— Конечно. Волчица вылизывает малышей после того, как они наедятся не лишь в стремлении к чистоте.
— Я знаю, — пусть она еще многого не умела, но уж понимала-то достаточно. — Я совсем не такая крошка, как ты думаешь!
Взглянув на нее, колдун лишь, улыбнувшись, чуть наклонил голову. Он видел перед собой маленькую наивную девочку, едва ступившую на путь жизни. Такой она была тогда, в снежной пустыне, такой останется в его глазах навсегда.
Мати не заметила этого взгляда. Впрочем, она совсем не хотела спорить с магом, сердиться на него из-за какого-то пустяка… Нет, возможно, в другое время это и не показалось бы ей пустяком, но сейчас…
Она вновь заглянула в томные, с поволокой, глаза Шуллат и тепло охватило ее.
"Ма-ти… — тихо, словно в полудреме, прошептал у нее в голове голосок щенка. — Шу-ши лю-бит Ма-ти…" — и, свернувшись клубком, волчонок заснул.
Мати повернулась к магу. В ее глазах был вопрос. Она не решалась произнести его, боясь разбудить малышку.
— Теперь им нужно поспать, — Шамаш ответил вслух, лишь чуть приглушив голос, который вмиг стал похож на посвист ветра.
— Я велел рабам приготовить место для волчонка, — проговорил молчавший до того времени Атен.
— Тише, папа! — взволнованно зашипела Мати. — Ты же разбудишь!
— У них крепкий сон, — заметив, что и Ханиш заснул, колдун накрыл его ладонью, как одеяльцем. — Ты не отнесешь их к себе? — повернулся он к Мати.
— Ты хочешь оставить их одних?!
— Вовсе нет. Вдвоем. Так им будет спокойно. Я же сделаю все, чтобы их никто не беспокоил.
— Но вдруг они проснутся, совсем одни… Малыши испугаются!
— Мы узнаем, как только они откроют глаза.
— Пойдем, я помогу тебе, — проговорил Евсей. Он осторожно взял из рук мага волчонка, Мати, вздохнув, поднялась, поддерживая обеими руками спавшую Шуллат, и они направились к повозке.
Провожая дочь взглядом, Атен долго молчал.
— Ей будет невыносимо тяжело расставаться с Шуши… — наконец, прошептал он.
— Этого не случится.
— Сколько времени понадобится волчатам, чтобы стать взрослыми?
— Три года.
— Больше, чем остальным животным…
— Они — не обычные создания.
— Конечно… — караванщик вздохнул. — Но рано или поздно это случиться. И что тогда?
— Нити, возникающие сейчас, свяжут их обеих. Волчица — во многом зверь чувств, чутья. Она ощущает то же, что и ее хозяйка. Если той будет грустно, то и ей тоже. Если девочка будет не в силах с ней расстаться, Шуллат не сможет уйти.
Хозяин каравана лишь задумчиво кивнул, принимая объяснения Шамаша и благодаря его за понимание. Он огляделся, проверяя, все ли в порядке, взглянул на царствовавшее в небесах золотое светило…
— Скоро полдень, — с сожалением понял Атен. И почему это вдруг времени вздумалось подгонять оленей, запряженных в его сани? Обычно в дни остановок оно ползло так медленно… Но не теперь, когда люди мечтали продлить до бесконечности каждый миг.
Караванщику не хотелось уходить, вновь погружаясь в дела и заботы пусть праздничного и такого необычного, но, все же, лишь еще одного дня земной жизни.
— Веселятся от души, — хмыкнул он, услышав доносившиеся со всех сторон радостные возгласы взрослых, смирившихся с тем, что сегодня им не удастся угомонить расшалившихся детей, чей задорный смех, казалось, разносился по всей земле. Оставив малышей беззаботно играть под присмотром рабов, родители позволили и себе просто наслаждаться жизнью в сказочном солнечном краю.
Лишь в глазах Атена было не столь много радости, ибо он ни на миг не забывал, сколь скоротечно время счастья и как тяжело возвращаться назад, на землю испытаний и слез.
— Пусть, — колдун, поднявшись с камня, тоже огляделся. — Ты только скажи им, чтобы помнили: в полночь, на грани времен чары спадут.
— Здесь все такое настоящее, — наклонившись, Атен сорвал несколько травинок, а затем, растерев их пальцами, которые мгновенно окрасились в зеленоватый цвет, поднес руку к носу, вдыхая тонкий терпкий запах, — мне даже начинает казаться, что мир снежной пустыни — лишь тень того, что я вижу сейчас…
— Колдовство — это своего рода искусство.
— Я понимаю. Но как бы ни был красив плод, слепленный из глины, обожженный, раскрашенный яркими красками и покрытый лаком, он никогда не станет живым. Сколь бы он ни походил на настоящий, им не утолишь голод…
— Способность не просто творить, но и оживлять — одно из проявлений дара… Ни более того.