— Ты тоже участвовал в заговоре?
— Что ты, я был слишком мал! Но Атен… Его поступок определил судьбу всей семьи. Если бы были живы наши родители, изгнали бы и их. Таков закон…
— Ты, наверно, очень сердился на папу за… это…
— Нет. Я очень любил его — когда твоих бабушки и дедушки не стало, он один заменил мне семью… И, потом, меня учили, что судьба пишется не людьми, а богами. Разве мог я роптать на небожителей? — он умолк, опустив голову на грудь.
— И что случилось в тот вечер? — тихо спросила девочка.
— В темноте одного их переулков на меня напали собаки… Молча, со спины… Я даже не заметил их… Меня спасло то, что я не бросился бежать, а, привалившись к стене какого-то дома, сжался, защищая руками лицо, голову, шею… На мой крик прибежали стражи. Они отогнали псов, а меня отнесли к повозкам… Атен пришел в страшную ярость. Оставив меня на попечение Лиса и Лины — они тогда только-только поженились — он бросился искать справедливости…Но вернулся не солоно хлебавши.
— Неужели так сложно было найти хозяина собак?
— Нет, но… Все дело в том, что мы уже не считались жителями города, а, значит, были абсолютно бесправными… Милая, обычаи города… Их даже больше, чем законов каравана, и все нужно выучить и соблюдать, а не понимать… — караванщик умолк, заметив, как девочка, насупившись, прикусила губу — упоминание о законах всегда было ей неприятно. Они казались ошейником на шее раба, удерживавшим в своих оковах, не позволяя сделать без оглядки на хозяина ни одного шага.
— Дядя, а как это происходит — "изгнание из города"? — спустя какое-то время вновь заговорила Мати. Любопытство толкало ее задавать все новые и новые вопросы.
Евсей тяжело вздохнул, качнул головой. Он не знал, с чего начать, как рассказать.
"Зачем это Мати? — думал он. — Она — рожденная в пустыне, ее душа не стремится к покою городских стен. Для чего ей знать, как чувствует себя горожанин, которого выкидывают из родного дома в холод снежной пустыни? — и тут, вдруг, до него начало доходить… — Она хочет понять нас! — словно озарение мелькнуло у него в голове. — Но как ей объяснить… Легенда! — его душа затрепетала. — Вот что поможет!"
— Давным-давно, еще во времена Шанти… Милая, ты помнишь, кто такая Шанти?
— Она… — девочка на миг задумалась. — Она была женой Гамеша. Губитель опоил ее отравленным вином и, затуманив рассудок, велел убить Первого Хранителя. Шанти не могла сопротивляться воле бога и, посреди ночи, вонзила кинжал в грудь мужа. Брызнувшая из раны кровь развеяла заклятие и женщина, придя в себя, в ужасе поняла, что она натворила, — девочка скорее читала легенду по памяти, чем пересказывала ее. Глаза Мати горели, сердце стучалось быстро и громко — ей казалось, что она видит все происходящее — словно в магическом стекле.
Евсей не останавливал ее. Память девочки поражала его.
"Вот из кого бы получился прекрасный летописец, — думал он. — Хотя нет: до этого ремесла не допускают женщин. — Как и до многого другого — мог бы добавить он. Их удел — не работа, а семья, не настоящий день, а грядущий. И если боги, не знающие такого порядка вещей у себя на небесах, установили его для жителей земли, что ж, значит, у них были на то причины. — Но Шамаш сказал, что рожденные в снегах, а, значит, и Мати тоже, наделены даром, — раньше Евсея удивляло лишь то, что в караване мог родиться маг. Однако у караванщика уже была возможность убедиться, что его племянница — не простая смертная. И вот сейчас, справившись с тем, первым потрясением, новый вопрос был готов поставить его в тупик. — Но ведь волшебницы были лишь на заре времен, в мире легенд и тепла. С тех пор, как землей властвует госпожа Айя, ни одной из женщин не был дан священный дар…"
Не находя ответа, он отвлекся от размышлений, и как раз вовремя: девочка заканчивала рассказывать легенду: — Ни боги, ни люди не могли прийти к одному решению. С одной стороны, Шанти совершила страшное преступление и должна была понести суровое наказание, но, с другой, она действовала не по своей воле, а повинуясь Губителю. Тем более, что излеченный богом Солнца Гамеш, продолжавший любить жену и мечтавший о встрече с ней в потустороннем мире, не хотел чтобы ее душа после казни вечным неприкаянным странником скиталась по земле. Он просил Совет мудрейших, в который в то время входили и люди, и боги, пощадить Шанти. И было принято решение изгнать женщину, дабы дорога вернула покой в ее сердце, исцеляя разум от безумия и спасая душу от посмертных мук… Это все, — она взглянула на Евсея, — но здесь не говориться об обряде.
— Конечно. Обряд записан в Своде законов городов.
— И что это за обряд? Расскажи мне! — ей было так интересно! Глаза девочки зажглись, взгляд впился в лицо караванщика, и Мати замерла, вся обратилась в слух, не желая пропустить ни одного слова.
— По истечении срока, отпущенного изгнаннику на то, чтобы уладить последние дела и собраться в дорогу, на рассвете, едва солнце взойдет на небеса, горожане выходят на улицу, ведущую дорогой светила прочь из города. На камни мостовой бросают черепки старой глиняной посуды, злокозненные камни — вместилища злых духов, старые грязные простыни, одежды больных и немощных — все то, что несет на себе отпечаток беды и несчастья. И изгнанник, спускаясь вниз с холма Хранителя, собирает все это в большие наплечные сумки, чтобы унести зло с собой, прочь из города. Идущие же следом служители читают слова отречения — это как молитва, только очень длинная и черная, холодная… Она нужна, чтобы защитить стены города от душ изгнанников, погибших в дороге, если те, желая отомстить, упросят Губителя в обмен за вечную службу подарить призрачный плащ и одну ночь на земле. Отречение читают трижды. Сначала закрываются все врата, установленные богами между землей людей и мирами призраков и духов, потом — запираются засовы и замки и, наконец, устанавливается нерушимая печать. Сколь бы ни был огромен город, последние слова троекратно произнесенного отречения смолкают в тот миг, когда изгнанники подходят к границе города — золотой черте на черной земле. Затем стражи достают мечи. Они рубят ими воздух за спинами изгнанников, разрывая нити священных связей. И, наконец, на земле рисуются знаки, символизирующие бога-защитника от демонских чар Саллухи.
— Такой сложный обычай, — дослушав рассказ до конца, Мати зевнула. — И глупый, — чуть слышно добавила она.
— Почему? — удивился караванщик. Сам он считал его одним из наиболее строгих и четких обрядов, единственной целью которого было защитить город от злых духов.
— Если Губитель захочет, Он всегда добьется своего, разве не так? Неужели же слово человека остановит его?
— Слово, подкрепленное именем бога… — и, все же, говоря это, он понимал правоту Мати, ведь Саллухи — один из младших богов. Он не справится с тем, кто сумел затуманить рассудок самого владыки небес. Но если все обряды бесполезны… — Милая, это делается не для того, чтобы воспрепятствовать воле бога, нерушимой для нас, простых смертных, а дабы остановить людей, готовых ради слепой мести совершить самые черные грехи мира… — снежные силы, он пытался объяснить маленькой девочки то, что были в силах понять лишь Хранитель, служители и стражи…
Девочка промолчала в ответ. Ей было все равно. Она получила свою историю, над которой теперь можно будет фантазировать длинными днями пути, заполняя время и представляя себя идущей совсем иными дорогами. Что же до смысла обряда… Только горожанину могло прийти в голову взывать к Саллухи. Повелитель небес — вот единственный, кто способен защитить от мертвого дыхания Нергала. Жаль, что он болен…
И тут кто-то отдернул полог повозки. В проеме показалась голова Ри.
— Мати, пошли-ка со мной, — не спрашивая у девочки, хочет ли та куда-то идти, он взял ее за руку, повлек за собой.
— Но я не хочу! — запротестовала та.
— Что-нибудь случилось? — оторвавшись от своих мыслей, вскинул голову Евсей.