— Ты совсем бессовестный, начал о Боге, а рассказываешь мне о какой-то девчонке. Ты хочешь, чтоб я ей волосы повыдёргивала, когда она приедет?
— Не приедет. Оля умерла от рака много лет назад и лежит на севере в мёрзлой земле. У нас никогда не было ничего. Только долгий взгляд и этот крик чаек с кассеты. И единственный человек в мире, который помнит Олин взгляд, прогулки у моря с магнитофоном — это я. Но у меня есть надежда, что эти закатные летние дни в беседке сохранены, что их знает, хранит ещё один…
— Бог?
— Да. И что Оля, благодаря ему, живёт где-то в домике в параллельном мире, и ей хорошо. Вот, послушай. Это стихи моего учителя, Николая Ярко.
В янтаре сентября мы уже не состаримся.
Ни слова, ни листва там вовек не сгорят.
Всё на свете пройдёт, только мы и останемся.
В янтаре сентября.
В янтаре сентября.
Возвращается всё на круги невозвратные.
Все придут и уйдут. Отгорят. Отцарят.
Но останутся дни — нет! Часы незакатные.
В янтаре сентября.
В янтаре сентября.
Снова ночью заноют дожди безутешные.
Совершится, увы, ежегодный обряд.
Всё на свете пройдёт, но останемся те же мы
В янтаре сентября.
В янтаре сентября.
Глухо вскрикнет беда, и пути затуманятся,
И растают надежды, и дверь затворят.
Но Господь нас спасёт. Мы навеки останемся
В янтаре сентября.
В янтаре сентября.
Надя дрожала. Я достал из палатки термос с чаем, налил в кружку, обнял девушку. Перед нами в море возвышалась чёрная скала с крестом на вершине, и в этот крест упирался Млечный путь.
— Вадик, тогда мы должны жить так, как требует Бог. Чтобы попасть в тот домик в раю…
— Надя, я уверен, Бог устал от нашего вранья. От разбитых о пол храма колен, от жизни по уставу. Может, он и имя своё забыл, потому что этим именем люди прикрываются, когда делают гадости. Он хочет, чтоб мы были честными. Не отличниками, которые хранят в страхе целомудрие и исправляют ошибки в словах у случайных людей, а ночью гладят себя под одеялом. А хулиганами, дерзкими битлами, Бродскими. И он улыбается, когда кто-то вдруг понимает знамя.
Между тем, звёзды за скалой начали быстро пропадать, их как будто сжирала матовая чернота ночи, а потом мы увидели первую вспышку, за ней вторую. На нас шла гроза. Минут через пять мы начали различать далёкие раскаты грома. Парочки, сидевшие на гальке, спешно уходили с пляжа, остались только мы и шумная компания с ярким костром. Гроза на Яшмовом пляже — это плохо. Укрыться негде, а во время дождя и сильного ветра с высокого берега, нависшего над пляжем, срываются камни. Но уходить совершенно не хотелось.
— Вадик, все ушли. Ты не боишься грозы? Точно Бог на нас гневается.
— Надя, ничего страшного не случится. Даже если мы сейчас пойдём купаться, всё будет хорошо.
— Ну я же не дурочка. Ты разве не знаешь, как хорошо вода проводит ток? Рядом с нами в море ударит молния, и мы мгновенно умрём.
— Вот у меня была тысяча ситуаций, когда я мог умереть. Но ведь жив! Я тебе сейчас историю расскажу.
— Давай историю. Но только не про махатм и педиков!
— Эта история приключилась, когда я был третьеклассником, коллекционировал бабочек и ходил в Межшкольный краеведческий музей — узнавать основы энтомологии. Марина Павловна, сотрудник музея, решила приобщить меня к туризму и позвала в поход с шестиклассниками на охотбазу «Красный камень». Я пошёл. Была ранняя весна. Темнело, мы шли по узкой лесной тропинке, а с неба срывался снег. И вот — «Красный камень»: холодные комнаты с двухъярусными кроватями, тусклая лампочка на потолке. Мы собрались в тёмной каморке с железной «буржуйкой», где поселилась наша предводительница, и слушали, как она настраивает гитару. Вдруг Марина Павловна говорит: «Вадик, ты сегодня в своём первом походе и должен пройти испытание. Вот ведро, набери воды из колодца!» Я вышел в морозную ночь и подошёл к колодцу, который прежде видел только в кино. Крутить ручку оказалось очень непросто. Когда ведро поднялось, я едва удерживал ручку, упираясь левой рукой в бортик. «Так. Если я отпущу левую руку, то мне не удержать ворот. Поэтому я сейчас убираю правую руку и быстро перехватываю ведро!» Рукоятка бьёт меня в висок, и лицо заливает кровь. «Неправильно поступил, — думаю, — надо было всё-таки перехватывать левой рукой. А ещё попробую набрать полведра!» Вытаскиваю ведро, ставлю на бортик. Наливаю воду, несу в комнату, из которой несётся: «Сладострастная отрава, золотая Брич-Мула!» Песня обрывается, все смотрят на меня… Утром мы катались на картонках с горы — за ночь навалило снега. На третий день началась оттепель, я шёл по проталинам под синим небом и рвал для мамы подснежники, складывая их в картонную коробку. Помню, как браво прохожу вечером по аллейке от Центрального рынка в красных шароварах, за спиной — советский коричневый рюкзак, а на виске — непривычная корочка. Захожу в квартиру и с порога кричу: «Мама! Через неделю мы идём на Чёртову лестницу!» Но… В свой следующий поход с ночёвкой я пошёл только на третьем курсе университета. Я недавно побывал на Красном камне. Всё перестроили, но колодец совсем не изменился. И кажется: если дождаться ночной россыпи звёзд, набрать воды и вернуться в каморку, я обязательно услышу: «Мы залезли в долги и купили арбу, запрягли ишака со звездою во лбу…» Я увижу в полумраке Марину Павловну с гитарой и шестиклассников, жующих мои бутерброды с жареной курицей.