На месте кафедры проповедника сидел человек с косами, в оленьих шкурах. Он махнул рукой в сторону Римо:
– Уберите этого ублюдка. Я не знаю его.
– Он знает, как добыть еду! – заорал Люпэн. – И виски.
– Пусть подойдет.
– Это Деннис Пети, – сказал Люпэн, подводя Римо к мужчине.
Пети взглянул с возвышения, и его тонкие губы растянулись в усмешке.
– Он похож на очередного репортера.
– Он не репортер, Пети, – сказал Люпэн.
У Пети было бледное лоснящееся лицо человека злоупотребляющего шоколадом, молочным коктейлем и арахисом. На переднем зубе у него сверкала золотая коронка, и усмешка казалась попыткой продемонстрировать ее.
– Ну и как ты собираешься добывать для нас еду? И с какой целью?
– Я хочу участвовать в военной кампании, – сказал Римо.
– Мы уже дважды охотились, но в результате имеем двух дохлых коров, которые успели протухнуть.
– Это потому, что вы не умеете охотиться, – сказал Римо.
– Я не умею охотиться? Это я не умею? Я, верховный вождь сиу, ирокезов, могауков, шайенов и дакотов? Арапахо, навахо и...
– Эй, босс, кажется, он в самом деле может добыть нам еду.
– Дерьмо собачье! Он не может даже сохранить себе жизнь, – сказал Пети и щелкнул пальцами. – Закон гласит, что верховный вождь не должен видеть кровь, находясь на верховном совете.
И Пети повернулся к гостю спиной. Римо, по всей видимости, не читал ни «Нью-Йорк Глоуб», ни «Вашингтон Пост», а то бы он сразу же узнал Пети.
– Я пытался помочь тебе, – с сожалением шепнул провожатый Римо.
– Все в порядке, друг, – сказал Римо.
Из ризницы вышли пятеро. У одного был головной убор из перьев, у другого косы, как у Пети. Тот, что с перьями, вынул из-под пончо складной нож. Щелкнув, показалось лезвие.
– Он мой, – сказал индеец, и сделал выпад, намереваясь вонзить нож в грудь Римо. К сожалению, ему это не удалось, так как нож выпал из его руки. Кроме того, у него возникли дополнительные трудности, так как палец Римо насквозь проткнул его шею.
Насвистывая «Я иду к тебе Господи», в честь освобожденной из-под власти белых церкви, Римо отбросил владельца ножа к дальней стене. Затем он поймал индейца с самыми длинными косами и обмотал их вокруг его шеи, чтобы военная раскраска выглядела еще экзотичнее на темном фоне. Шаг налево – и он попал рукой в лоб еще одному. Шаг направо поверг наземь четвертого индейского революционера и явился причиной неожиданного прозрения пятого.
– Ты – мой брат, – сказал он Римо. – Теперь ты один из нас.
Услышав эти слова, Пети обернулся и увидел, как один из его людей захлебывается кровью, второй посинел от удушья, двое других лежат на скамьях с почерневшими лицами. Их недавние чаяния оказались последними.
– Мы принимаем тебя в племя, – сказал Пети.
– Спасибо, брат.
Внезапно скамьи затряслись, и церковь содрогнулась до самого основания.
– Что это? – спросил Римо.
– Ничего особенного, – сказал Деннис Пети. – Просто мы взрываем памятник. Пойдем посмотрим, удалось ли им это сделать.
– Спорю, что не удалось, – ответил, переводя дыхание, Римо.
Глава 4
Владивосток оказался не самым плохим местом для работы. По крайней мере, там было электричество, и кадровый офицер крупнейшего тихоокеанского порта России всегда мог рассчитывать на отдельную комнату в гостинице с одним телевизором на два номера.
Конечно, это не дачи под Москвой, тут не было лимузинов, но мясо давали три раза в неделю, а весной из Кореи Японским морем привозили свежие дыни.
Могло быть и хуже. В сталинские времена Валашникова, если бы ему посчастливилось, расстреляли бы. В худшем случае он оказался бы живым мертвецом в одном из концентрационных лагерей, заполнивших необъятные российские просторы.
Но в России сейчас царили новые порядки, если их можно было с полным правом назвать новыми, и Валашников, избежав военного трибунала, был назначен служить в народный порт Владивосток, где занимался в основном просмотром отечественных телепередач. Однажды в конфиденциальной беседе он заметил, что если «часами смотреть наше телевидение, то вечный сон не покажется вечным».
Темные глаза Валашникова уже не сияли умом и талантом юности. Щеки обвисли, он почти полностью облысел, лишь на висках и за ушами торчали пучки седых волос. Толстое брюшко выдавалось вперед, словно мяч. Он сидел за столом в старом шелковом халате и пил чай с сахаром вприкуску.
– Правда, русское телевидение – лучшее в мире? – спросила его десятилетняя подружка, хорошенькая девочка с пухленькими щечками и миндалевидными глазами, которая терпела его объятия за финики в сахаре и мелкие монетки.