Как-то учительница говорила, что у человека почти не остается младенческих воспоминаний. Будто бы в нашем мозгу откладываются словесные образы, которые затем превращаются в картинки, а в раннем детстве нам просто не хватает слов, чтобы все описать. Я не слишком ей поверила, потому что иногда у меня перед глазами возникает лицо Розы, совсем еще крохи, а тогда я и слова «мама»-то не знала.
Может, память скорее похожа на компьютер Гретхен. Иногда, когда сестра пытается открыть файл, экран мигает и выдает: «Доступ закрыт! Нельзя открыть файл!» Гретхен принимается упрашивать машину, как капризного ребенка, а если та ей не подчиняется, злится и выключает питание.
Где-то в моей памяти были скрыты воспоминания о Розе с пометкой: «Доступ закрыт!» Но той ночью один файл послушался...
Тетя Джесси вытряхнула продукты и поставила на пол пустой пакет — большой, прочный, из толстой бумаги, с двумя крепкими ручками. Малышка Роза из любопытства забралась внутрь, и тетя Джесси подняла пакет высоко в воздух. «За покупками пойду, тра-ляля-ля-ля! — пропела она и покружилась с пакетом в руках. — Где же моя Розочка, тра-ляля-ля-ля!»
Я заглянула в пакет. Снизу на меня смотрела хитрая мордашка Розы. А сверху улыбалось и светилось лицо тети Джесси. Это было так здорово. Тетя сказала, теперь моя очередь, но я только помотала головой. Мне хотелось видеть и видеть счастливые глаза Розы и тети Джесси. Тра-ляля-ля-ля.
Сон был ярким и удивительно четким. Только я видела нашу игру будто со стороны. Вся сцена прокручивалась вновь и вновь, и я взмолилась, чтобы она никогда не кончалась.
Над горизонтом проступила медно-красная полоса. Мостиками перекинулись меж стеблей травы паутинки; на них осели капли росы. Утро дышало покоем, и я не понимала, чего так перепугалась накануне.
Вскоре у меня сложился свой распорядок дня. Подъем на заре, неспешная прогулка вдоль тропы. Красота! Дело шло куда быстрее, в день мне удавалось расчистить километр, а то и полтора.
С каждым днем коллекция находок росла: наконечники стрел, кусочки кремня, лоскутки кожи, обрывки веревки, старинный нож, даже настоящая праща. У смотрительницы музея глаза на лоб полезут, когда я ей все это покажу. А еще окаменелости. В низинах попадались куски песчаника с отпечатками древних листьев и двустворчатых раковин. У тети Джесси рот бы расплылся до ушей. Представляю, как бы она воскликнула: «Ясно как божий день, миллионы миллионов лет назад здесь плескалось море!»
И я воображала себя то охотником, неслышно крадущимся сквозь заросли, то археологом на пороге открытия века, то беглым каторжником, за которым гонятся тюремщики. А иногда я представляла себя сыщиком, которому поручили раскрыть тайну кольца и медальона. Чем дальше, тем больше я убеждалась, что тропа каким-то образом с ними связана, и впереди меня ждет ключ к разгадке.
А еще я размышляла о постоянных отлучках дяди Нэта. Может, это он забрал кольцо и медальон? Но зачем? На что они ему сдались?
На второй день вскоре после полудня в вышине раздался гул самолета. Над деревьями показался одномоторный «кукурузник», какие опрыскивают поля. Он летел прямо ко мне. Кому взбрело в голову опрыскивать лес? Самолет сделал круг над моей головой, летчики весело замахали руками. Я помахала в ответ, «кукурузник» развернулся — и я поняла, что в кресле второго пилота сидит папа.
— У меня все хорошо, не волнуйся! — закричала я.
Папа не мог услышать, но он улыбнулся и помахал мне с небес. Каждые два-три дня он навещал меня на «кукурузнике», и я так привыкла к этому, что даже начинала скучать, если он не появлялся.
После обеда я принималась собирать хворост и сажала вдоль свежих плит циннии. А затем забиралась на дерево и слушала лес, дожидаясь гудка паровоза. Вот следующие несколько часов в ожидании ночи были по-настоящему тяжелыми, несколько раз я с трудом удержалась, чтобы не бросить все и не удрать домой.
На четвертый день я собрала пожитки и перенесла их еще дальше в лес. В светлые предзакатные часы я училась замечать в траве самых маленьких обитателей: кузнечиков, сверчков, бабочек, мошкару. У подножия дубов, вязов, берез и лиственниц росли бесчисленные дикие цветы: лютики и ромашки, золотарник и рудбекии, козлобородник и венерины башмачки. Я так и слышала, как радуется тетя: «Бинго! Ну разве не чудо!» Это они с дядей научили меня узнавать все лесные травы.
Иногда попадался удивительный кузнечик, или раковина, или клен, от которых невозможно было оторваться. Их можно было разглядывать днями и часами, каждый раз открывая для себя что-то новое. Может, так и с людьми? Чем больше с ними общаешься, тем больше новых сторон для себя открываешь. Только вот хороших ли? Или это зависит от того, как смотреть?
Каждый день я проводила на карте линию чуть длиннее вчерашней. Итак, позади тропа Девы, лужайка с колючей проволокой (ее на старой карте, конечно, не было) и Воронья пустошь — неглубокая долина, окруженная кленами, где из ветвей сердито каркали сотни ворон.
Позади и Детский Мизинчик. Колени подкашивались, я старалась слиться с землей — уж больно неприятная легенда была записана на обратной стороне карты. Волк унес младенца, и родители обнаружили у этого обрыва лишь три крохотных пальчика. Будто автору этого показалось мало, он приписал: «Призрак младенца являлся нескольким путникам».
Дважды после этого мне снилась малышка Роза в ящике. Кто-то незнакомый заглядывал внутрь и вопрошал: «А где ее пальцы?»
От старой железнодорожной ветки остались лишь ржавые рельсы, обрывающиеся посреди леса. По обе стороны от них зияли прогалины, где когда-то валили деревья. Тут и там виднелись сухие пни, все в зазубринах. А еще вдоль дороги росли яблони — откуда им взяться в лесу? И я представила, как усталые лесорубы вытирали пот со лба, сочно хрустели яблоками и швыряли огрызки в кусты. И когда люди ушли, а железная дорога закрылась, из-под земли осторожно выглянули молодые побеги.
Время здесь текло не так, как обычно. Я не сознавала дней; все слилось в единую полосу времени, где плавно перетекали друг в друга тьма и свет. Время длилось вечно, не начиналось поутру и не замирало на закате, как мне казалось раньше. Может, и жизнь, как время, не имеет ни начала, ни конца? Может, жизнь тоже длится вечно?
И мне снилось, что Роза продолжает жить где-то рядом, и тетя Джесси тоже; мне снились мама с папой, братья и сестры, Джейк — все они были рядом, все жили вечно, я просыпалась, открывала глаза и не могла понять, куда все подевались, почему я одна.
29. Краем глаза
Каждый день я делала на кленовой палке зарубку, чтобы не потерять счет времени и вернуться домой в срок. Я по-прежнему страшно тосковала. Каждый раз, заслышав паровозный гудок, я готова была броситься домой, вновь увидеть ферму, ворваться на кухню и обнять всех, кто сидит за столом.
Но не только тоска по дому заставляла меня чувствовать себя неуютно. Это трудно объяснить, но время от времени мне чудились тени, легкое движение, яркий клочок материи — чаще красной — будто рукав или пола плаща исчезают за деревом. Я замирала и выжидала, прислушиваясь. Кто-то был рядом, кто-то следил за мной. Мне приходило в голову, что это тетя Джесси, она здесь, в лесу, она оберегает меня от зла. Сознаюсь, раз я даже бросилась за красным сполохом вдогонку, надеясь, что это ее рыжий локон. Конечно, я ничего не нашла и забеспокоилась. Неужели я стала гоняться за призраками, как дядя Нэт? Не хватало только взять в руки палку и заколотить по шлангам и веревкам.
При мысли о дяде Нэте меня охватывало чувство вины. Если бы я вовсе не появилась на свет, Роза не подцепила бы коклюш, а тетя не перепугалась бы змеи и не забралась бы в ящик. И дяде не пришлось бы одиноко гоняться за призраками и заводить «лапушек». Как жаль, что время нельзя повернуть вспять, как колесо, чтобы они снова были вместе. Надо только вовремя вычеркнуть из их жизни меня... Но с другой стороны, в мечтах я продолжала жить рядом с Розой, тетей и дядей. Мне вовсе не хотелось исчезать. Хотелось вернуться в прошлое, быть вместе с ними. Я не хотела, чтобы меня взяли и выкинули.