Пора домой. Неожиданно я занервничала, чувствуя себя чужаком, который вторгся в этот замкнутый мир. В доме стояла непонятная тишина. Может, меня ждут? Готовят сюрприз?
Я поднялась на крыльцо и вошла в кухню. Ни души. Ни звука. Дверь на половину дяди Нэта была прикрыта. Спальня родителей пустовала. Дверь в комнату братьев стояла нараспашку. Все трое еще крепко спали. Или притворялись, что спят? Я пощекотала пятку Бена, торчавшую из-под одеяла. Он забормотал во сне и дернул ногой, будто отгоняя муху. В соседней комнате спали сестры. Моя кровать была занята. На подушке лежала растрепанная темноволосая голова.
Не такого приема я ждала.
31. Чертово тело
Я примостилась на краешке кровати Бонни. Та приподняла голову, сонно моргнула и пробормотала:
— А, это ты? Привет.
— Куда подевались мама с папой?
— А? Их разве нет? Наверное, папа на работе. Что-то у них там стряслось. А мама сидит с дядей Нэтом.
— Зачем? Бонни зевнула:
— Дай наконец поспать. Ты что, не в курсе?
— Нет, а чего?
— Дядя Нэт лежит в постели. Угадай, что с ним. Я похолодела:
— Что?
— Танцевал буги-вуги и рухнул на месте.
— Что с ним? Он в больнице?
— Да нет, дома. Говорит, скорее застрелится, чем ляжет в больницу.
— Я пойду к нему, — решила я. — Да, Бонни, а кто это в моей постели?
— Джуни. Тише, не разбуди ее.
Я понятия не имела, кто такая Джуни, но она явно чувствовала себя как дома. И мне снова почудилось, что в постели спит Цинни, а я — не она, я чужая. Вновь по телу пробежали мурашки.
Я прошла на половину дяди Нэта и заглянула в спальню. Мама дремала на стуле у постели. Дядя Нэт лежал на спине, стиснув палку, и глаза его были широко открыты. Больно было видеть его таким. Прикованным к кровати.
— Тсс, — приложил он палец к губам. Но мама уже встрепенулась.
— Цинни! — Она вскочила со стула и прижала меня к себе. — Я так и знала, что ты справишься. И сдержишь слово. Ты обязательно все нам расскажешь, только попозже, ладно? Присядь. Побудешь с Нэтом, пока я готовлю завтрак?
А я стояла как пень. Я помнила маму совсем другой. Разве раньше ее волосы кудрявились у висков? И откуда взялись гусиные лапки в уголках глаз?
От двери она обернулась вновь:
— Я так и знала, что ты справишься. Всегда знала.
Я присела на край постели:
— Помочь тебе встать?
— Не могу.
— Как это?
— Тело не слушается.
— Ногу сломал?
— Чертова нога! Чертово сердце! Чертово тело!
— Что с твоим сердцем?
— Так и скачет.
Мама просунула голову в дверь:
— Цинни, его нельзя волновать. У него чуть что сердце схватывает. Посидите тихо, я мигом.
— Тыковка, — прошептал дядя Нэт, подзывая меня наклониться.
— Что?
— Я хочу умереть.
— Замолчи! Все будет хорошо. Ты поправишься.
— Я больше не могу бежать. — Он спрятал лицо в ладонях.
Что-то внутри меня разорвалось на тысячу мелких осколков.
Вернулась мама. Я вышла на крыльцо, села на качели и уставилась на тополь. Ну почему люди стареют? Болеют? Что же длань Господня не может вылечить простой коклюш? Или вытащить женщину из ящика? Или помочь дяде Нэту? Невыносимо. Мне требовались ответы, но дать их никто не мог.
* * *
Странный это был день. Я ощущала себя пришельцем в неземном раю. Самые обычные вещи казались в диковинку. Вода из крана — чудеса! А туалет! Яичница! Тосты! Телевизор! Свет! Даже людские голоса меня зачаровывали, а уж смех и вовсе казался божественным звуком.
Сэм выбежал из комнаты и приволок Бена.
— Видишь, плачет, я же говорил!
— Цинни? — Бен заглянул мне в глаза. — Почему ты плачешь?
Я влюбилась в его милое лицо. В каждую божественную черточку.
Никто не суетился вокруг меня, не устраивал праздника, как я мечтала. И все же каждый по-своему радовался. В конце концов все окружили меня и принялись выпытывать:
— И как там, в холмах? Здорово, должно быть, жить в палатке!
Слова переполняли меня, я готова была говорить вечность... Но затем Уилл отвернулся и потребовал укропа, а Гретхен сказала:
— Хорошо тебе, никаких домашних забот.
А потом что-то стряслось у Сэма, и мои слова потонули в грохоте тарелок и обычной домашней перебранке («Бен взял мою футболку, мам, ну скажи ему!»).
Только мама с Беном не отступали.
— Цинни, это потрясающе, просто грандиозно! — сказала мама. — Ты бы слышала, как папа тобой гордится. Ему так приятно наблюдать с высоты, как быстро ты продвигаешься.
— С ума сойти, — встряла Бонни. — Ни за что бы не осталась одна ночью в лесу. — Она передернула плечами: — Жуть.
— Ты так изменилась, — продолжала мама, — окрепла, загорела. Все это на пользу. Только на пользу.
«На пользу». Я растерялась. Я что, правда принесла кому-то пользу? Или что-то принесло пользу мне? Слова камушками перекатывались в голове: «На пользу».
— А змей ты видела? — жадно спросил Бен. И явно разочаровался, когда я покачала головой.
— Хочешь со мной, Бен? — Я ли это произнесла? Я что, правда готова была пустить кого-то в свою святыню?
Он призадумался:
— Как-нибудь в другой раз.
— Змей испугался? — хихикнула Бонни.
— Да нет же, — обиделся Бен. — Но как мне бросить грядки?
Как же мне хотелось все им рассказать — о свете и тьме, и времени, и животных; о лисе с пристальным взглядом, о красных сполохах; о паровозном гудке, о том, как я их все время вспоминала. Я хотела рассказать про Детский Мизинчик, тропу Девы и Воронью пустошь, только не знала, как описать чувства словами. Да и потом, они не привыкли, чтобы я болтала без умолку. И через пару часов я сникла, снова превратилась в тихую, молчаливую Цинни.
Ближе к вечеру я начала нервничать и задыхаться. В доме я чувствовала себя как в клетке и то и дело выбегала во двор или на крыльцо глотнуть свежего воздуха. Шум голосов становился невыносимо громким и резким. Скрипели стулья, гудел компьютер, звенели тарелки, топали ноги, хлопали двери, беспрерывно звонил телефон, оглушительно орала музыка...
Когда Бен, Сэм и Бонни начали одновременно вопить каждый свое, а сверху доносились гневные крики Мэй, потерявшей расческу, я не выдержала и сбежала на задний двор. На грядке Бена царил образцовый порядок: ни одного сорняка, идеально прямые стебли стоят по стойке смирно, как рота исхудалых солдат, бледные стручки свисают, как хилые пальцы.
На свою грядку я и взглянуть боялась. Даже совестно стало, что я ее на все лето забросила. Сорняки, должно быть, на корню задавили несчастные помидоры и циннии. Но нет — кто-то догадался подвязать ростки, и с ветвей на меня глядели круглые зеленые плоды. Ни следа сорняков, листья целехоньки; а циннии весело задирают к солнцу пышные головки.
Кто-то заботился о моей грядке. Это должно было бы меня тронуть, но вместо того обозлило. Кто-то вмешался, присвоил мою грядку себе. И кровать мою тоже, кстати, кто-то присвоил.
В самом мрачном настроении я вернулась в дом и пошвыряла в рюкзак смену одежды, зубную пасту и семена цинний. Составила новый список продуктов, вытащила из шкафа деньги и отправилась в магазин.
32. Отпад
Едва я вышла на шоссе, рядом притормозил блестящий красный кабриолет.
— Эй, Цинни!
Что за голос? Снова Джейк, загорелый, гладко выбритый, белая футболка, голубые джинсы, тщательно уложенные волосы.
Я не могла поднять взгляд. Не смела. Медленно продолжала путь, а Джейк ехал рядом.
— Погоди. Ты куда?
— К миссис Флинт.
— За продуктами? Садись, подвезу. — Он затормозил, выскочил из машины и распахнул передо мной дверцу. — Запрыгивай. Жарче, чем в аду, да и ноги сотрешь.