В тот вечер я мысленно путешествовала, вспоминая наши автомобильные поездки по теплому югу Штатов. Крис помогал – такая совместная «поездка» доставляла ему удовольствие. Он не давал мне особенно разгоняться, более точно припоминал подробности, маршруты, подчас даже мотели. Калифорния, Восточный Техас, Луизиана, Флорида. Затем чудесная, великолепная жара – Ки-Уэст. В первый вечер по приезде мы гуляли до полуночи. Жара была такая, что о сне нечего было и думать. Перед домами, на крылечках, увитых виноградной лозой, негромко переговаривались люди.
Жесткие листья пальм касались наших рук, когда мы проходили по узким тротуарам.
С каким-то почти неистовством перебирала я воспоминания – все о юге, лишь бы не сорваться обратно в эту пургу, в эти невыносимые, на сотни миль, пустыни бешено мчащегося снега, от которого нас защищает лишь тугой, хлопающий брезент да застежка молнии. Если они подведут – тогда конец.
Снаряжение у нас было плачевное. Одной ловкостью и сноровкой в Арктике не продержишься. Вопрос жизни и смерти решается лишь тем, что у тебя есть.
Будь у нас хорошие малицы, я чувствовала бы себя куда увереннее.
– Джон Кросс сказал: всякий, кто водит самолет без страха божия в сердце, долго не проживет, – мрачновато – игриво заметил Крис. – Я скажу: всякий, кто придет в Арктику один и без страха божия в сердце останется зимовать в ней, тоже долго не проживет.
Я отлично видела слабые места в хрупкой линии нашей обороны: тонкая, нескладная одежда, слабенькая горелка на примусе, строптивая молния. И это все, второй линии нет, отступать некуда.
Но дни шли, ничего страшного не случалось, моя тревога мало – помалу рассеивалась. Сперва я видела перед собой лишь мертвый океан белого холода, разлившийся на сотни миль вокруг. Теперь в нем обозначился наш островок безопасности.
Я не брала с собой ничего для чтения – не потому, что не хотела читать, а потому, что не хотела утяжелять наш багаж. К счастью, в Коцебу перед самым нашим отлетом нас догнала наша почта. В ней были два «Нью-йоркера» и «Крис – чен сенчури». Помимо того, со мной было карманное издание Нового завета. Как ни странно, здесь он совсем не читался. На какой бы странице я ни открыла его, он казался мне страшно развлекательным. С опытом «междучеловеческих» отношений здесь просто нечего было делать.
Серьезный и глубокомысленный «Крисчен сенчури» тоже был здесь не «у места».
Зато «Нью-йоркеры» оказались самым подходящим чтивом для полярной глуши.
Даже на одиннадцатый день пурги, читая все подряд, я не исчерпала их до дна, столько в них было всякой всячины. Взять хотя бы объявление с фотографией дома в Калифорнии – я прямо-таки влю билась в него. На снимке была изображена крутая улица в Сан – Франциско, ведущая к рынку. На холм взбирается вагончик фуникулера и автомобиль, а в них люди! Тут же идут пешеходы, их лица отчетливо видны. Я не могла наглядеться на эту фотографию.
Еще чудеснее был отдел «Что где идет». Я внимательно прочитывала каждое театральное объявление, не пропуская ничего: когда начинается спектакль, на какой стороне Бродвея стоит театр и т. д. Я решала, на какую пьесу пойти, чтобы развлечься в конце недели, не гнушалась утренними спектаклями по средам, четвергам и субботам, а в пятницу вечером останавливала свой выбор на Беатрисе Лилли. Затем места, где можно хорошо пообедать и потанцевать.
Эти объявленьица я приберегала, чтобы прочесть их Крису вечером в постели.
Однажды вечером – я читала в «Нью-Йоркере» какой-то биографический очерк – ветер утих. Крис встал, надел муклуки, сбил с провисшей двери затвердевшую шапку снега, раскрыл молнию и отправился за льдом. Уже выйдя из палатки, он обернулся и, придержав дверь, сказал:
– Посмотри, Лоис!
Озеро, серо – белого цвета, все в снегу, ярко светлело под низким, неровно вспыхивающим сквозь туманную мглу солнцем. Горизонта не было видно, лишь одна сплошная белая муть. Тишина. Полная. Абсолютная. Мной овладел легкий страх – я замерзла, и ничто не могло мне помочь. К страху примешивался восторг перед этим жутким, неземным величием. Лицо Арктики так вот какое оно!
Арктика живет
Поразительно, но факт: в этой мертвенно – белой пустыне была жизнь! Здесь жили животные. И находили себе пищу.
Вынужденные сидеть в темной, тесной палатке, мы лишь от случая к случаю видели их. В прошлом году, когда мы снимали животных на юге Аляски, Крис усовершенствовал палатку применительно к местным условиям: обшил ее посередине тесьмой с петлями для дополнительных растяжек и сделал из сетки застегивающуюся на молнию дверь.
Первое – как противовес буйным катмайским ветрам, второе – в порядке защиты от комаров. Теперь мы жалели, что не устроили не индевеющих от мороза смотровых отверстий, сквозь которые можно было бы видеть, а еще лучше снимать все, что происходит на воле во время пурги.
Например, двух волков. Мы не видели их самих, но обнаружили их следы на пушистом снегу. Возможно, это была та самая пара, которую видел Крис, как только прибыл сюда. Как ни странно, первым мы увидели наиболее редко встречающееся в тундре животное. Оно приходило по делу и потому подолгу задерживалось у озера. Это была росомаха – очень деловое – деловитое животное.
Примерно раз в два дня она совершала обход четырех оленьих трупов, лежавших на озере и в окрестностях, причем делала это всегда в одном и том же порядке – начиная с ближайшего к палатке. Обследовав труп, она спешила к следующему; бегала она галопом и как-то боком. Теперь от трупов остались лишь голые скелеты, однако росомаха не пренебрегала ни малейшей возможностью поживиться.
Тек мы впервые познакомились с ужасающим крохоборством полярных животных. В нем нет ничего удивительного. Если наше собственное существование в Арктике, как мне казалось, покоилось на довольно шаткой основе, то росомахино и подавно.
Увидев ее в первый раз, я решила ничего не говорить Крису. Обман зрения, подумала я. Заметив какого-то темного зверька, скачущего по снежным наносам в восточном конце озера, я бросилась за биноклем. Через минуту я уже была на прежнем месте, но животное исчезло. Спрятаться ему было некуда: на много миль вокруг расстилалась открытая белая равнина. Затем я поняла, в чем дело. Останки оленя ушли в снег, как здесь бывает со всеми темными предметами, и маленькая росомаха скрылась в ямке.
Ее миниатюрность поразила меня. По страшным историям о росомахах, слышанным мной, я представляла их себе в размерах тигра и вдвое более свирепыми. Крис заверил меня, что перед нами взрослое животное и что взрослые росомахи весят не больше тридцати фунтов или около того.
Однажды утром я сидела одна в палатке и мыла посуду. Мчавшийся снаружи в тусклом солнечном свете снег накладывал свой зыбкий узор на зеленый брезент. У меня под ногами вырастал сугроб, заваливая постель. Хотя палатка все время сотрясалась и хлопала, сверху ее стенки были облеплены снежными хлопьями.
Издали, искаженное ветром, донеслось мое имя. Я проползла под дверью и, напрягая зрение, стала всматриваться в поземку. На косе, над палаткой, прильнув к видоискателю кинокамеры, стоял Крис. Камера была нацелена на гребень горной гряды к юго-востоку от нас. Там, наверху, линия горизонта прерывалась какими – то маленькими темными фигурками. Карибу!
Валкой рысцой они спустились к клочку оголенной ветром тундры и стали щипать лишайник, потом по рыхлому снежному склону двинулись в нашу сторону.
Вот они перешли на бег и стремительно помчались вниз. За ними клином расползалась снежная лавина, плыло по воздуху облако снега. Олени выбежали к косе и направились к нам, смутно виднеясь сквозь снежную пыль. Один темный олень, увидев нас, настороженно остановился. Другие продолжали идти вперед, на ходу разгребая копытами снег и доставая из-под него траву. (Карибу означает по-алгонкински «разгребатель», тот, кто разгребает копытами снег.)
Они едят, у них даже хватает смелости и задора для таких вот стремительных пробежек! Смешанное чувство нежности и удивления овладело мною. «Странные, чудесные, невероятные звери!» – подумалось мне.