Но ветер заглушил эти слова, и проводник их не услышал.
В лесу все сильнее лил дождь. А в домике под сосной было тепло и уютно.
В печурке, мигая и потрескивая, весело горела смолистая лучина. Партизаны тесным кольцом сидели вокруг приемника. Кто на полене, кто на собственной ноге. Радиоприемник можно было включить посильней, поставить на стол и слушать, лежа на постели. Но партизаны экономили питание, поэтому включали на самый слабый звук. Николай иногда прикладывался ухом к приемнику — хотелось как можно ближе быть к тому, кто говорит там, в непостижимо далекой Москве.
— Тихо! — вдруг поднял он руку, и лицо его, освещенное колеблющимся светом лучины, оживилось, стало по-детски счастливым, на щеках обозначились ямочки. — Тихо! Сейчас. Сейчас…
В колибе стало тихо, лишь слабо потрескивала лучина. Партизаны сидели не дыша, прислушивались, ждали.
Жителям одинокого, затерявшегося в Татрах жилья всегда самым дорогим был первый звук позывных Москвы.
И вот словно распахнулась крыша землянки и засияли голубые небеса. Все, чем жили друзья до этой минуты, исчезло — перед ними раскинулась широкая, бесконечно просторная страна, родина Николая Прибуры. Забыв обо всем на свете, русский, словак, мадьяр и чех запели на всю землянку под музыку, которая полилась из радиоприемника, прямо из самой Москвы:
Голоса их все крепли, набирали силу. Партизаны, сами того не заметив, обнялись и раскачивались в такт песне.
Вдруг Николай смолк. Схватил автомат, подбежал к оконцу.
— Ребята! — бросил он и выскочил за дверь.
Этого слова было достаточно: все в один миг оделись и с оружием кинулись к выходу. Но Николай, приоткрыв дверь, успокоил:
— Он.
Все снова уселись к приемнику. А Пишта начал подогревать кофе.
Он — это значит горар Фримль.
Но он вошел не один. Привел с собой худого, истощенного человека. Оба промокли, замерзли.
— Ну, лесовики, сегодня поменяемся ролями, — после короткого приветствия сказал Фримль. — Переодевайте, кормите нас, помогите обсушиться.
Приемник выключили, «сынки» бросились помогать промокшему Фримлю и его спутнику.
Когда гости переоделись и немного отогрелись горячим кофе, начали знакомиться с новичком. Он первым назвал себя:
— Лацо Газдичка.
— Газдичка? — удивился Николай. — Почему ж так несмело? Если Газда, по-вашему, хозяин, то почему только газдичка?
Гость принял шутку. Весело закивал и ответил, что газдой его назовут тогда, когда он со всем трудовым народом станет действительно хозяином своей страны.
— Вот это верно! Это по-нашему! По-пролетарски! — обрадовался Пишта.
— Ну, раз ты так говоришь, — улыбнулся Газдичка, — тогда нам с тобой до конца по пути! Разделаемся с фашистами, а заодно и с богатеями.
После этих слов все почувствовали, что в их жилье прибыл свой, родной им по духу человек.
А тут Фримль еще добавил, как печать поставил:
— Соудруг Газдичка коммунист. Он бежал из-под расстрела.
— Коммунист? — как-то недоверчиво переспросил Мятуш. — Ну тогда скажите нам, когда же союзники откроют второй фронт. Уж вы-то должны знать!
— Об этом мы еще поговорим. Разговор будет долгий и серьезный. — Лацо закашлялся, побледнел. — А пока что, соудруг Мятуш, подумай, кто американским миллиардерам роднее: капиталисты или большевики?
Старожилам колибы особенно понравилось то, что новичок запомнил имена всех и в разговоре обращался к каждому в отдельности. Видимо, это была профессиональная черта.
Вот и теперь пожилой словак Мятуш, которого до прихода Лацо все считали молчуном, охотно беседовал с новичком.
— Но ведь по договору они все же обязаны открыть второй фронт, — настаивал Мятуш. — Выгода выгодой, а уговор дороже денег.
— По договору Германия не должна была нападать на Советский Союз, а вот ведь вломилась, — вздохнул Газдичка. — Договора им служат только для того, чтоб обнадежить и обмануть.
— Ну, это раз удастся, два, а там получат свое… — сурово заметил Мятуш.
— Так вот, второй фронт сейчас заменяют партизаны, — сказал неожиданно для всех Газдичка. — От Балтийского до Черного моря оседлали они все пути в немецком тылу. И чем больше навредят гитлеровским разбойникам, тем легче будет Красной Армии.
— А нас товарищ Фримль держит на месте, не пускает в бой! — воскликнул Николай.
— Вы — другое дело. И вообще Словакия в этом отношении на особом положении.
— Слышали об этом особом положении, — сердито бросил Мятуш. — Не понимаю я вас. Да и как понять? Во всех оккупированных странах все сильней разгорается партизанская борьба. Только словаки «на особом положении». Сидим, чего-то выжидаем… Я уж говорил с одним коммунистом, спрашивал, почему они не организуют партизанские отряды. «Ждем указаний из Центра», — отвечает. — Мятуш начинал горячиться. — А, по-моему, не могут настоящие коммунисты сидеть сложа руки, когда враги берут за горло трудовых людей!