Джози привез прощальные подарки для нас: локатор ГПС для меня, на вид до крайности сложный, и тропический шлем для У. Должна заметить, что У. принял подарок с подобающей случаю любезностью. Мэри вручила мне шарф от Гермеса, купленный, несомненно, на модной распродаже, но вполне милый. Мама дала мне чек, как делает всегда с того времени, когда мне исполнилось семь лет. Купи себе что-нибудь, милочка. Отец преподнес универсальный набор инструментов в замшевой сумке. Папа чувствовал себя как в раю: он живет ради таких минут, когда все в сборе и относительно довольны. Он открыл бутылку коньяка 1898 года, налил всем по глоточку и произнес очень симпатичный тост, пожелав нам доброго пути, и особо подчеркнул, что дата нашего отъезда, пятое сентября, — это очередная годовщина с того дня, когда семейство Доу ступило на землю Северной Америки. Он сказал, что гордится мной и У. и надеется на успех нашей поездки. Типичная папина речь, прочувствованная, немного застенчивая и очень славная.
После этого Мэри, уловив своим безошибочным инстинктом момент, когда можно привлечь к себе всеобщее внимание, сообщила, что они с Дитером решили пожениться. Это значило, что папочка наконец-то заполучит венчание в соборе Святого Патрика, а мама сможет устроить самый пышный прием года. Что касается меня, я на этом торжестве буду блистать отсутствием, как мне кажется, к полному удовольствию мамочки и Мэри.
Позже, у себя в комнате, я пала духом. У. меня утешал и делал это, как я поняла потом, так же, как Джози. Но я не утешилась, хоть и была глубоко признательна и постепенно вошла в свою обычную колею. Мать меня не любит, ну так смирись с этим, Джейн, ты давно уже взрослая, и вообще, ты просто негодница, ведь у тебя есть все, пойми, все! Как говорит мой брат, не бери в голову. Мы в моей старой комнатке, моей девичьей обители со старой провинциальной мебелью, на моей кровати, которая узковата для нас двоих, но когда я перестану хныкать, У. даст мне еще одно утешение, весьма приятное, а я подниму больше шума, чем следует, чтобы все в доме поняли, как я счастлива.
Я считаю дни, я так рада покинуть эту обстановку, этот претенциозный город, забыть о семейной драме. Это правда, М.
Глава третья
Джимми Паз понял, что дело плохо, едва увидел, как Бубба Синглтон блюет в канаву, опершись всем своим громоздким костлявым телом на задний бампер патрульной машины. Бубба патрулировал Центральный округ больше десятка лет, у него были прекрасные возможности познакомиться с тем, что может в потрясающе короткое время сделать с трупом летняя жара в Южной Флориде. Стало быть, это нечто худшее, нежели обыкновенное отекшее, зловонное, раздутое, сине-багровое, кишащее червями и усеянное гигантскими тараканами мертвое тело.
Паз выбрался из своей «импалы» и прошел мимо двух полицейских машин и фургона отдела криминалистики ко входу в четырехэтажный оштукатуренный блочный дом. Двое полицейских в форме, непрезентабельные на вид, как все полицейские в Овертауне в летнее время, удерживали на расстоянии небольшую толпу любопытных. Этот район Майами населен полунищими афроамериканцами. Если вы турист и прилетели в Майами ради солнца и прочих радостей Майами-Бич, но по дороге из аэропорта повернули не туда, куда следует, поняли свою ошибку и захотели вернуться, то вам придется проехать через Овертаун. Во время курортного сезона некоторые туристы поступают именно так, и это, как правило, плохо для них заканчивается.
Джимми Паз не так давно оказался причастным к расследованию одного из таких несчастных случаев. Японскую семейную чету вытащили из машины, женщину изнасиловали и жестоко избили, а мужчину застрелили. Джимми разобрался в деле за двадцать четыре часа: он походил по округе, задавая вопросы и внимательно ко всему присматриваясь, пока не обнаружил кретинов, совершивших преступление, когда они пытались приобрести упаковку мобильников по кредитной карточке Исигуро Хидеки. Произошла короткая перестрелка, один из идиотов был ранен, но на Джимми не повесили дела, поскольку он хоть и цветной, но по особым правилам американской полицейской практики имел специальную лицензию и мог в случае необходимости стрелять в гражданина с любым цветом кожи, и все заканчивалось спокойным служебным расследованием, без малейшей истерии.
Паз был родом с Кубы, высокий, мускулистый мужчина тридцати двух лет, с кожей цвета кокосовой циновки, с круглой головой, волосы на которой были острижены очень коротко. Уши маленькие, аккуратные, глаза удлиненные, большие и умные, теплого коричневого цвета, но отнюдь не теплые по выражению. Круглая форма головы, удлиненные глаза и некоторая приплюснутость черт лица придавали облику Джимми нечто кошачье. Это впечатление усиливалось, когда Джимми улыбался, и мелкие зубы казались особенно белыми на фоне темной кожи.
На нем был полотняный пиджак от Хьюго Босса, черные обтягивающие брюки от Эрменегильдо Сенья, рубашка из чистого хлопка с короткими рукавами в микроскопический черный горошек, а на шее вязаный темно-синий галстук. На ногах замшевые ботинки за триста долларов от Лоренцо Банфи. Иными словами, Паз одевался, словно коп, который берет взятки. Но он не брал взяток. Холостой и не разведенный, он жил бесплатно в доме, принадлежащем его матери. Одеваясь подобным образом, Джимми, так сказать, вставлял перо и тем собратьям по профессии, кто не брезговал мздой, и тем, кто оставался честным.
У входа в дом Паз достал из кармана тюбик мази «Вике Вапо-Раб» и смазал ею обе ноздри. Это было старое полицейское средство заглушать трупную вонь, но оно заглушало и неприятные запахи здания. В этом доме наружные лестницы вели к узким открытым переходам, огороженным невысокими бетонными стенками. Выкрашенные в цвет дерьма, они обладали архитектурным очарованием общественной уборной; быть может, именно поэтому и вход, и лестницы использовались в качестве таковой. Паз почувствовал, как и всегда, когда входил в подобные жилища, мощный взрыв эмоций — возмущения, смешанного со стыдом и жалостью, — и подождал, пока овладеет собой и станет только полицейским и никем больше, то бишь персоной неуязвимой. Чтобы создать подобную эмоциональную броню иным способом, ему пришлось бы глотать валиум[13] горстями. Джимми, разумеется, привлекали и зарплата, и привилегии, однако только благодаря этой броне он стал полицейским.
Патрульный у двери квартиры жертвы, толстомордый парень по имени Гомес, сгорбился у стены, сопя и кашляя, — видимо, удрал сюда от невыносимой вони в помещении. Подмышки его белой форменной рубашки насквозь промокли, и при появлении Джимми он стер маслянистый пот со лба тыльной стороной ладони. Паз был известен в Управлении полиции Майами тем, что не потел. Во время одного из своих дежурств, в день, когда асфальт таял от жары, словно ириска во рту, Джимми гнался за уличным карманником шесть кварталов по Флэглер-стрит, схватил его и доставил в участок, причем лицо и рубашка у Паза остались сухими. Но это, с точки зрения Гомеса, был второй недостаток Джимми, а первый заключался в цвете его кожи и чертах лица, а также в том, что, несмотря на подобный цвет кожи и подобные черты лица, он, несомненно, был кубинцем. Формально Джимми был мулатом, формально мулатом был и Гомес, но Паз находился по черную сторону границы, а Гомес — по белую, как примерно девяносто восемь процентов кубинцев, покинувших Кастро ради Америки, и это представляло собой мучительную часть жизни Джимми. Он помолчал и решил пролить на Гомеса каплю собственной горечи.