Однако программа эта была утопична, так как учителя обучали лишь тому, что знали сами, а знали они подчас крайне мало. В учителя зачисляли, не сообразуясь со знаниями, в основном за «благонравие», отставных военных, мелких чиновников. Часто это был способ пристроить не пригодного ни к чему другому человека, которому почему-то оказывалась протекция.
Из всей этой программы в памяти мальчика остались уроки рисования. Рамазанов пишет: «Не имея никаких руководств, он доставал у школьных товарищей кое-какие лубочные картинки и с них копировал самоучкой».
В школе дети могли пробыть два года — окончить двухгодичный курс малого народного училища либо за четыре года пройти полный курс. После выхода из школы Тропинин был взят в господский дом «на побегушки».
От природы добродушный и кроткий (таким его рисует биограф), казачок тяжело переживал первые годы службы в господском доме — прислуга старалась выместить на нем прежние обиды, полученные когда-то от его отца-управляющего. В это время потребность рисовать уже всецело овладела Тропининым. Он жадно тянулся ко всему мало-мальски художественному. Стараясь везде, где можно, услужить девушкам, находившимся при господских покоях, он, с их разрешения, когда господа уезжали, проникал в комнаты и срисовывал там все, что имело хоть какое-нибудь отношение к искусству.
На исходе был XVIII век, знаменитый победами и достижениями «россов» на многих поприщах: и в политике, и на полях воинской славы, и в науке, и в художествах.
Баженов, Шубин, Козловский, Вишняков и Антропов определили своим творчеством одновременно и высшие достижения русского искусства и ту исходную точку, с которой оно начало свой путь. Искусство их было молодо и полно сил.
Однако не с этих рубежей начал Тропинин. Сознательная жизнь его началась в дворницкой провинциального дворянского дома и была бедна художественными впечатлениями.
Описания подобных домов находим в мемуарах: «…на подбеленных, но не штукатуренных стенах были повешены карикатурные портреты: кавалеры в губернских мундирах, дамы в огромных чепцах, а некоторые повязанные платочками; Ермак Тимофеевич глядел, вытаращив глаза, на какого-то архиерея. Живописец, кажется, не богат был красками: сурик, вохра, сажа и белила у него заменяли все прочее; о правильности рисунка и говорить нечего»[5].
«Все парадные комнаты были с панелями, а стены и потолки затянуты холстом и расписаны краской на клею. В зале нарисована на стенах охота, в гостиной ландшафты, в кабинете… тоже, а в спальне… стены были расписаны боскетом; еще где-то драпировкой или спущенным занавесом. Конечно, все это было малевано домашними мазунами, но, впрочем, очень недурно, а по тогдашним понятиям о живописи — даже и хорошо. Важнее всего было в то время, что хозяин дома мог похвалиться и сказать: „оно, правда, не очень хорошо писано, да писали свои крепостные мастера“»[6].
Поездки в ближайшие монастыри во время церковных праздников и на ярмарки в город были обычными развлечениями провинциальных дворян, отчасти доступными и крепостным. Во время этих поездок сторицей окупалась бедность повседневного художественного окружения, так ярко и сильно проявлялся творческий гений народа и в убранстве храмов с иконами старого письма, фон которых пламенел необычным, будоражащим душу красным цветом, и в красочном узорочье предметов крестьянского обихода.
Однако все это на исходе XVIII века либо уже принадлежало далекому прошлому, как иконопись и храмовые росписи, либо как проявление «холопского» творчества в понятие «изящного искусства» не входило.
Тропинин, родившийся в семье дворовых, был в значительной степени изолирован от той естественной традиции, которая жила в народе. Она могла влиять на него лишь косвенно. И только много лет спустя, овладев определенной художественной культурой, он сумеет оценить украинское народное творчество и использует его мотивы в своем искусстве.
По семейным преданиям потомков Минихов, записанным позднее, известно, что рисунки дворового мальчика забавляли господских детей, были своего рода курьезом для взрослых. Однако никто никакой пользы в них не видел.
Жизнь Тропинина в доме Минихов продолжалась недолго. Однако это был для него тяжелый период, и художник, видимо, не любил его вспоминать. Мы не знаем, чтобы на протяжении всех последующих лет он хоть раз помянул о родном Новгороде или захотел посетить его.
5
«Черты из жизни русских дворян в конце XVIII века». — «Московский наблюдатель», 1836, ч. IX, стр. 250.