Где-то внизу пошумливает ручей. Я останавливаюсь: что-то очень похожее на косматого бурого медведя. Нет, не медведь — еловый выворотень со множеством корней. Огромная елка во время урагана была повержена наземь, выворотив на том месте, где стояла многие годы, плиту выше человеческого роста. Яма — как воронка от гаубичного снаряда.
Дерево досталось короедам — погибло. Во многих местах ствол уже трухлявый, сучья оголились. Печальная картина. И все-таки и здесь нашлось утешение. На боковом выступе огромного выворотня смело поселилась и выросла — так хотелось думать — дочка погибшей елки. Метр или чуть больше метра, но по всем правилам это уже елочка: зеленые ветки-лапки, верхняя мутовка и стерженек, дерзко нацеленный в небо. Елочка, и такая складная, пригожая елочка. Я разглядываю ее, трогаю ветки, а она как бы застеснялась, может, впервые на нее устремлен человеческий взгляд, вот и оробела.
Хороша у мамы дочка! Прелесть как хороша! Только вот высоковато забралась. Ну, да это ничего. Расти, держаться — вот что нужно этой красавице.
Я уходил и все оглядывался на сине-зеленую елочку, которая взяла на себя материнское трудное дело.
ПРАЗДНИК ОСТРОВКА
Шумно, удало гуляла нынешней весной Покша. А угомонилась река, легла в прежнее русло — и тут все деревенские увидели: напротив Бабьих камней появился островок, похожий на селедочку. Да и цветом к тому ж подходящ, серебристо-светло-серый. Весь из мелкого, словно кем-то нарочно наколотого, камня. Как и откуда его добыла река?!
У островка к береговому лозняку невеличка протока — удобная заводь для рыбьих мальков: вода теплая, и от сторонних глаз укрыты.
Всякий раз, когда я, купаясь, грелся на островке, рыбачил или проходил им, думал: неужели тут за все лето так ничего и не вырастет?
И вот сегодня, возвращаясь с дальней, но пустой рыбалки, как-то невзначай глянул на островок, и глаз тут же зацепился за что-то белое-белое, сияющее. Подхожу ближе. Заволновался. А-а-а! Знакомый цветок — ромашка. Белые лепестки и золотая середка глазком. Упрямый цепкий стебель вырос из камня у самой кромки воды (значит, когда шли дожди и прибывала вода, его заливало), разветвился кверху, украсился букетом цветков — я насчитал их двенадцать!!! Ведь это же нужно было так придумать природе, чтобы столь неожиданно украсить островок-скромнягу! Больше того, куст ромашки белым сиянием отражался в студеной реке. Белое над камнем, белое в воде…
Плеснулась рыба, и зыбко колыхнулось отражение цветов ромашки. Как бы ожило. «До чуда не хватает разве только музыки», — и не успел я подумать об этом, как вот она и музыка: кузнечик заиграл — бодро и звучно.
ЛИПЫ
К дереву привыкаешь, как к близкому человеку. Всегда оно перед тобой, всегда на своем, раз и навсегда выбранном месте. Много разных примет у нас о погоде, вот и по дереву принято замечать ее перемены: липа выпустила лист — пришло устойчивое тепло, зацвела — пора сенокосная, не зевай: пораньше вставай, попозже ложись.
Деревня наша на холмах. Меж крайним, к лесу, холмом и его соседом огромная, но не овражная выемка. Тут и росли две липы, просторными ветками своими они как бы соединяли холмы.
Выпытал я у бабки Марфы, когда появились липы. Сказала, что давным-давно, еще в ту пору, когда она бегала босоногой девчушкой.
— Раньше-то липы… ой как были дороги: и лапотки дадут, и мочало, и ложку, а пчелкам — душистый медок, липовым цветом хворь выгоняли. Вот и сажали липы прямо в деревне, чтоб они были и на глазах и под рукой.
Липы меж холмами погодки: и ростом одинаковы, и обилием веток. И у одной и у другой с возрастом появились дупла. В дуплах поселились галки. Обычное дело. Без лестницы никто не доберется к гнездам.
Липы прекрасно были видны бабке Марфе из окон избы. И она, по стариковской привычке разговаривая с вещами и предметами, как с живыми существами, часто обращалась к ним: «Здравствуйте, подруженьки, я пробудилась рано, а вы меня опередили», «Ну, как вы мороз перенесли?», — «Береза распустилась, ольха-выжидалка и та в листве, а вы что все медлите?», «Ну и духмяный у вас цвет, дышу и чувствую: молодит старуху».
Сосед Марфы Ивановны, Трофим, весовщик с железнодорожной станции, развел перед банькой по склону холма, в сторону лип, клубнику. На солнцегреве созревала она почти на две недели раньше, чем у других, и он сбывал ягоды на станции втридорога пассажирам поездов.
Знать, нашептала Трофимиха мужу, что галки, обитавшие в дуплах, склевывают ягоды. И Трофим посулился: «Спилю липы».