— Ни-ни! — восстала бабка. — Липы не твои, а общие. Жили почти век для людей и еще пусть век живут… А бабе своей скажи, что я за птичий поклев своей клубники дам хоть ведро… Деревья, вишь, помешали. Ах, люди-нелюди.
Вскоре бабка уехала погостить в Кострому к невестке, а когда вернулась, липы были спилены и разделаны на дрова: две поленницы поставил Трофим в ложбине холмов.
— Ну и изверг ты, Трофим! Хуже туриста напакостил. Убери дрова с глаз, а то председателя сельсовета вызову, — сказала бабка соседу. И слегла. Целую неделю не вставала.
Прошлой осенью, никому не сказав ни словечка, Марфа Ивановна подалась в деревню Большие Гуси к давней подруге, лет пятнадцать они не встречались, и привезла от нее две юных липки. Сама (я предлагал помощь, отказалась) посадила на том же месте, где росли старые липы.
К радости бабки Марфы, саженцы прижились, растут уверенно, сил набираются на долгие, долгие годы. Она же, как прежде со старыми липами, заговаривает с ними, только называет их не подружками, а внучками.
Призналась мне:
— Хочется дождаться первоцвета.
— Дождешься, Марфа Ивановна. Конечно, дождешься. Живому — жить.
Она ладонями разгладила морщинистые щеки, согласно кивнула:
— Живому — жить.
БАБЬЕ ЛЕТО
Наше лето всегда ходит в сапогах-скороходах: только попривыкнем к нему — глядь, а оно промелькнуло, оставив в сердце радость и грусть. Короткое, а вот успело наработать нам всего-всего и на осень, и на зиму, и на весну.
Теперь в правах законной хозяйки — осень… Всего несколько отрадных, солнечных деньков в самой середочке сентября — бабье лето.
Бабье лето… последняя ласка, напоминание о только что ушедшем от нас лете; и тихая радость, и чистая печаль… Почему бабье лето? А кто ж еще обласкает лучше, нежнее женщины?!
Идет бабье лето, первоначальная осень, являя нам чарующую красоту родной природы. По утрам дольше держатся туманы, в небесах без прежнего веселого напора прорывается челночок солнца, и вовсе оно не горячее, каким было; на травах почти до полдня не сходит роса.
Но есть, есть красота и у бабьего лета. В садах — яблокопад. Это удивительно: краснобокое, налитое солнечным соком яблоко вдруг срывается и, задевая родные ветки, летит, летит к земле… Получай. К яблокам тянется и детская, и взрослая рука.
В полях дружно копают картошку, и где-нибудь в уголке, возле желтой березы или у ярко-рубиновых кустов бузины, — костер. Костер не простой, а с кладом… Сильное пламя бьется на ветру, машет золотыми крыльями неведомой птицы, запах дыма с горчинкой разносится по полю. У костра, возле клада, дежурный: как же — заложена отборная картошка, не прозевать бы. Печеная, с парком, рассыпчато-сладкая, на воздухе — ай как хороша-а!
В огромные сизые шары выкруглились кочаны капусты — пора запаривать кадки с вереском…
Бабье лето одаривает с родственной щедростью чистыми, ядреными — без червинки — боровиками, подосиновиками, подберезовиками, волнушками, груздями. И орехами. И брусникой. И клюквой. И — прощальным криком журавлей, от которого долго тревожно томится сердце.
На взгорке за рекой Покшей, по старице пылает огнисто, оранжево, малиново листва деревьев, а рванет ее разгонистый ветер — и понесется над землей цветная метель. Цветут гладиолусы, астры и хризантемы, да разве только они! За околицей деревни у тропинки целый выводок ромашек и одуванчиков — вторым заходом вдруг зацвели! Даже зверобой поддался их азарту жить — не пройти, чтобы не полюбоваться, мимо золотой метелочки. В капельках росы лепестки календулы. Синей звездочкой на желтой ржаной стерне одиноко светит василек. А эти, жаром полыхающие, гроздья рябины могли бы украсить полотно самого Ван-Гога.
Солнечному деньку теперь рад, как дорогому подарку. И чем дальше в просторы осени, тем все меньше будет этих подарков.
Бабье лето работает и на будущую весну: как вольготно и сильно расплеснулось изумрудно-зеленое поле озимой ржи. Жить ему, звенеть полнозерными колосьями.
Осень идет по земле, радуя, печаля, бодря, настраивая на рабочий лад.
ЯБЛОНЯ СОЛДАТА
Уезжая в город, бабка Марфа наказала мне две работы — приятную и неприятную.
Я начал с неприятной: когда топор и ножовку несут в сад — значит, что-то будут пилить и рубить в осеннем саду, где уже устоялся покой и глубокое отдохновение от лета, не столь жаркого, сколь переменчивого и дождливого.
Светило ненакалистое, спокойное солнце, день выдался без ветерка. Редкая удача. На грядке догорали поздние астры, розовые и белые. Белые, их было куда больше, как бы грозились снегом. По голым веткам яблонь прыгали и перепархивали синицы, остренькими звонкими голосками объявляя, что пришло их время, а время жаворонков, ласточек, иволг давно и надолго теперь кончилось.