Ах, какая белая это была черемуха! Султанчики ее цветов касались травы, глины, холодных струй ручья. И поверженная черемуха не отстала от своих соседок. Каждым своим трудным цветком она как бы говорила:
— Жить, всегда жить!..
ДОМ СОЛОВЬЯ
По песне его, гнездо соловья должно бы быть, на худой конец, из хрусталя.
Куст ольхи у ручья. В глухой середке куста на рогулинке чашечка из волокнистых былинок, внутри чашечки мошок и пух. И ничегошеньки больше.
Знать, песня зависит только от самого певца.
ДОБРОТА
Куст сирени оказался в снегу еще в середине зимы. Было ему неуютно, холодно, жестко. Ведь пленен, и надолго.
Он терпеливо дожидался своего часа.
Весной скоро вытаял. Ободрился. На всех ветках дружно взорвались почки…
Вышел я теплым, майским утром из избы и что же вижу? Над зеленой, влажной от росы травой белое сияние. Взрывчато-пышные кисти сирени белым-белы. Как снег.
БЕЛЫЕ ВЕСНУШКИ
На земле, на тропе к роднику — белые веснушки. То черемуха обильно натрясла лепестки.
С превеликим смущением, друзья, иду я по лепесткам. Что по сравнению с ними ковер? Что — луг со всеми его цветами? Такой тропы, как у меня, с белыми веснушками, ни у кого не было и нет.
НЕВЗОРА
Верба у реки. Невзора. Такой скромницей я ее знавал всю осень, всю зиму. И вдруг — приметней ольхи с серьгами и даже рябины! Манит, завлекает, и я — надо же! — подчиняюсь ей, подхожу ближе, ближе… Ах, вот в чем дело — зацвела. На каждой веточке — белые да желтые фасолины, нет, лучше сказать — шмели. Ветерок их раскачивает, а создается впечатление, что шмели гудят. Дружно, приятно, загадочно.
Но вот я, спугнув ежика (он худой, зима жирок выкачала, ковыляет нехотя, не боясь), подхожу к самой медоцветной вербе — она и в самом деле гудит! Пчелы на цветках. Одни уходят со взятком, другие прилетают.
Вот тебе и невзора.
СИРЕНЕВАЯ ТРЕЛЬ
На поле не взойти: кучками снег, озерки талой воды, вязкая земля, и все-таки под ливнем навесного солнца оно славно видится, а уж пахнет как! И талой землей, и талой водой, и сладковатой озимой рожью, и такая весенняя свежесть исходит от его простора, что дух перехватывает.
— Здравствуй, поле. Вот и снова встретились… — шепчу я и замираю на месте. Из высокого чистого поднебесья слетела песня, будто ручеек пролился, прозвенел.
Кто певец? Да жаворонок, кто ж еще! Повис меж солнцем и землей и поет свою удивительную песню весне. Оттуда, сверху, ему, конечно, видны поле с разливом озимой ржи по изволоку, сырая с лужами дорога, зазеленевший овражек, синий обрез Медвежьего леска… Все-все родное. Вот и грянула чарующая, сиреневая (так она прекрасна!) трель. Во славу солнечного дня. Во славу самой жизни.
Сиреневая трель слетала из поднебесья к земле. То прерываясь, то зажигаясь вновь, она завораживала все живое. Повелевала: замри, стой и слушай — ведь эта песня и для тебя.
Говорят, что соловей — певец мая. А певец апреля кто? Жаворонок.
Из поднебесья летит пересыпанная солнцем трель — чистая, вдохновенная, радостная. И влетает прямо в сердце, знобя, радуя, тревожа и обновляя его.
Вот так нужно любить весну!.. Где бы передохнуть с дальней дороги, покормиться, подремать — жаворонок по-вертолетному, с места — сразу вверх, в небо, и расплескивает свои удивительные трели, слушай, кто хочет. Притихло озимое поле — дождалось своего певца, а ручей подстроил свой голос к голосу птицы. А верба? Верба протянула жаворонку свои цветы, будто молит: «Пой… Пой еще… Пой долго, всю весну!»
Пой, жаворонок, долго и счастливо пой!
КАПЛЯ НА ЛИСТКЕ ТРОСТНИКА
На берегу речки Покши — островок тростника. В желобке жесткого листика теплым желудем — солнце пробило — капля дождя. Горит, сверкает, приманивает к себе.
Сколько ей жить, не знаю. И кто еще, кроме меня, увидит ее, тоже не знаю. Но она есть, она светится. Может, из нее напьется птица (журавлю — тому и нагибаться не нужно), может, в ней отразится это летящее над лесами облако? Или резко шевельнет ветер лист, и тогда каплю дружественно примет к себе речка Покша. И никто никогда не узнает, что была она на высоте тростника.