Любашу окружили лоси: со всех сторон головы, глаза, уши. Струхнула — дедушка далеко, Лютика прорабатывает, а она осталась одна. Ну, как поддаст какой-нибудь озорник под зад, свалит с ног, и тогда уж ее затопчут. Насмерть затопчут. А-ах, что это? Вот уж и толкают, в один бок, в другой. «Дедушка-а, спасай!» — хотелось крикнуть ей, но глаза лосей по-прежнему были так добры и доверчивы, будто говорили: «Не робей, девочка, мы же преотлично понимаем, что ты внучка нашего Хозяина». Тут вот она и смекнула, почему ее поталкивают в бока: хлебец в карманах чуют. Просят.
Она поспешно выхватывала корки, их прямо из ладони смахивали лосиные губы. Вот где потеха началась!
— Все! Больше у меня ничего нет! Да кыш вы, кыш! — замахала Любаша руками, вырываясь из плотного окружения.
Лоси неохотно выпустили ее — не все поверили, что угощение кончилось. Любаша проворно строчила к деду, а за нею увязались три лося. Провожали, как почетную гостью.
— Стыда у тебя нет, Лютик. Я тебя звал? Звал. А ты? Ты заартачился, не сменил курса, не примкнул к стаду, в лесу остался. Ночью уже, можно сказать из самоволки, притащился на ферму. Тут бы и ждать, а ты ворота поломал. Так и записано дежурным в вахтенном журнале. И выходит, что я, боцман Привалов, должен дать тебе наряд вне очереди. Все сейчас в лес тронутся, сам видишь, а ты тут останешься, на ферме. Ешь готовый корм, пей готовую воду и думай, думай, как жить дальше будешь. — Он повернулся к Любаше. — А эти что увязались за тобой? — Мороз в голосе. — Стыдно, ребята, лось — гордое животное, в вы попрошайством занимаетесь.
Дед отбил от стада и выпроводил в отсек загона пять располневших стельных лосих с крупными влажными глазами, шугнул от ворот наглеца Лютика. И — распахнул ворота в сторону леса.
— Считай, внучка, считай вслух. Сколько выпустим, чтоб столько и пригнать… Не напирайте, все уйдете.
— Семь… четырнадцать… двадцать два… двадцать шесть… — Каждое число звучало в устах Любы четко, звучно. И дед это почувствовал и одобрительно кивал головой — внучка все поняла: не кого-нибудь, а лосей считала.
И вдруг счетчица оплошала, ляпнула, не подумав: «А не разбегутся они у нас, деда?» А ляпнув, загорелась лицом. И тревожно ждала: вдруг да лоси ударятся в бег. Лес рядом. Неогороженный лес.
— Что ты сказала? — дед закрывал ворота.
— Я сказала… Я сказала, — она засмеялась, — всего в стаде у нас двадцать шесть лосей. Красивые, дедунь, лоси у тебя. Я их всех до единого полюбила. Даже Лютика.
Любаша жадно тянулась глазами то к одному, то к другому лосю. Больше всего ее поражало, как они бегут: кажется, вовсе и не бегут, а весело, по-свойски играют с землей, едва коснутся ее легкими тонкими ногами и снова в воздухе, в полете.
Ошиблась она, нет, они не ринулись в лес сломя голову. Перед лесом выстилалась зеленая луговина, тут они и застряли. Луговина была просторной, но как только лоси-великаны заполнили ее, урезалась, тесной стала. Сдержанно, робко там и там позванивали колокольцы, а Любаше казалось, что это жаворонки спустились на землю и поют, нахваливают утро нового дня.
— Не прозевай, Люба, какой спектакль сейчас начнется, — дедушка снял фуражку, на ходу пригладил жесткие седые волосы, громко высморкался в платок.
Они подвернули к елочкам, ровным, солдатским рядком выстроившимся на лесном закрайке, и тут, на угреве, остановились. Дед, не снимая рюкзака, сел на кочку, а Люба глядела на лосей.
Лось тянется к траве, да ноги-сажени, ноги-ходули на этот раз мешают, а шея, шея, ну, до обидного коротка. Дразнится, манит первая сладко-сочная весенняя трава, а не ущипнуть. Видит око, да зуб неймет… Как тут быть? И лось приловчился: ходит, выискивает кустики погуще и — плюх на передние коленки. И так вот, стоя на передних коленках, выстригает траву перед собой. Снова поднимается и снова на колени. Будто поклоны бьет. Любаше хочется верить, что поклоны эти не кустику травы (тогда бы лосю было очень-очень обидно), а земле, солнцу, небу.
Не один лось, не три и даже не пять, а все стадо било поклоны. Торопливо, истово. И это было для Любаши так необычно, ново, что она не знала, как выразить свою благодарность деду за то, что взял с собой. Шагнула за его широкую спину, охватила руками шею и прижалась щекой к его щеке. «Дедушка-а!» — и тут же разорвала обручик, примостилась рядом на колени.
Он все понял и сказал:
— Иной человек всю жизнь проживет, а так и не увидит лося, не узнает, как он пасется. Тебе повезло. Но это пока трава в новину. А нальется на деревьях соком лист — перестанут кланяться.