Долго они шли. Наконец лес разорвался, и пастух с пастушкой очутились на просторной сечи, где уже вовсю хозяйничали лоси. Тут была давняя порубка. Возле серых пеньков, а то и прямо из старых гнезд взрывчато вымахнулся осиновый, березовый, сосновый и еловый подрост. Сеча выклинивалась из глубины леса и широкой полосой уходила куда-то далеко-далеко вперед, где сейчас натужно гудел трактор.
По всему вырубу на теплине дружно взялась трава, но лоси словно забыли о ней: бродили от куста к кусту, пристраивались поудобней и крушили лесной молодняк.
Любаша с интересом огляделась: впереди высился березовый остров, — видно, лесорубы помиловали его. Дневной, теплый свет изливали березы, зеленые вершины раскудрявились на приволье. Над сечей высокое голубое небо, от неба, от берез, от травы, от леса веяло покоем и тишиной… В отличие от деда она еще не научилась ценить такие дни, но ей было хорошо, и этого было достаточно. Никто не мешал, сколько хотела, полюбовалась березами, обежала кочки и вернулась к деду с пучком зеленых листьев. Один листок она зажала в губах и по-кроличьи жевала его, втягивая в рот.
— Вкусный щавелек… Хочешь?
Дед ладил у канавки костер и отказался. Она свернула несколько листов в трубку, запихала в рот и, крепясь, азартно заработала челюстями. Кислый сок перехватил дыхание, аж слеза выдавилась: ух ты!
Помогая деду, Любаша собирала на опушке леса сушняк и прямо перед собой на березе увидела смолисто-черного тетерева и рябую тетерку, перо на курице желто-бело-серое. Птицы ничуть не испугались ее.
— Сидите, сидите, я вас не трону, — отмахнулась свободной рукой и повернула назад.
Вкусно запахло дымом. От березового островка к костру шагал дедушка. Она подумала, что он тоже отлучался за дровами. Но в руках он нес литровую банку с родниковой водой.
— Ах ты, длинноногий ревизор! — притворно-строго сказал дедушка. — Корму тебе мало! Рюкзак пришел проверить! А ну, а ну, Малыш, убирайся подобру. Живо.
Ничего не откололось лосю. Недовольно развернулся, встретил Любашу, обнюхал дрова и, шумно вздохнув, полез в кусты.
Дедушка, запрокинув голову, жадно, шумно пил из банки. Лицо его блаженствовало, темные глаза взблескивали лукаво, совсем как у мальчишки.
— А ну-ка, а ну-ка, Любаша, — он оторвался от банки, — испей да угадай, что за напиток я принес?
Она свалила дровишки, из рук в руки приняла литровую, до половины убывшую банку и по березовому запаху сразу догадалась: березовица. Студеный, ароматный, сладкий сок лился в рот, в нем были солнце, ветер, духовитость лесного дерева и еще что-то непонятное… И весна не весна, если не отведаешь березового сока. Ну и дедушка! Такой подарок!
— До донышка, до донышка, — дед улыбался.
Принесли елового лапника, постелили у костра, дедушка подложил рюкзак под голову и уснул. Любаша дежурила: носила дрова, задабривала костер, веткой смахивала кузнечиков, когда они скакали на морской бушлат. А потом она надумала сосчитать свое стадо — пастушка все же, доверено. Она шла по вырубке, считала лосей, но они все время переходили с места на место и путали ее счет: то их было на пять — семь голов меньше — она пугалась; то на целый десяток больше, чем требовалось, уж не с дикими ли смешались, — и не знала, радоваться этому или будить деда.
— Ладно, паситесь и сами разбирайтесь, как знаете, — совсем как дедушка сказала она и вернулась к костру.
Слева у лесной стенки что-то затрещало. Она обернулась и увидела лося. Он выступил из леса и остановился подле сосны. Светло-рыжий, будто брат сосне. «Так это ж Лютик», — догадалась она.
— Лютик! Лютик! Иди сюда, Лютик!
— Лютик? — вскочил дед. — Вот стервец, удрал-таки! Не утерпелось. Придется мне выломить вицу да похлестать по круглым бокам.
— Что ты-ы! — изумилась Любаша. — Навсегда уйдет в лес. Обидится и уйдет от нас.
— О-о, пристыдила, — притворно смутился дед.
А Лютик стоял и не шевелился. Это был самый любопытный из всех лосей Журавкинской фермы. Все он выяснял: что в пакете у деда, с чем мешки сваливаются у лосятника, кто приехал, кто пришел… Вот и сейчас ему страшно хотелось знать, что поделывает у костра Хозяин и его внучка? Прощен он или нет?
Тут Любаша, первой заметившая Лютика, углядела, что у него на подшейке что-то белеет.
— Дедушка, у Лютика к ремешку что-то привязано.
— Так… Так… — изумился дед. — Может, его к нам гонцом пустили, понимаю. — Разломил булку. — Ну, подь сюда, подь, ладно, забыл я уже твою самоволку.
Подбежав, наторелый лось не потянулся сразу к булке, сперва ткнулся мордой деду в плечо, а как обласкала родная ладонь, тут и булка была принята и съедена аппетитно. Боцман отвязал записку.