У Галины Николаевны от быстрого хода сбился на затылок платок, лоб обсеяло зернинками пота: да, увесиста дочка у Веги. А Привалов, как буксир, прет да прет без остановки.
— Давай, Сойка, передохнем. — Галина Николаевна обходит штабель бревен перед лесопилкой и садится на шершавый еловый кряж. Гладит лосишку, прижимает к себе, заглядывает в глаза. — Не плачь. А то и я зареву. — Голос прерывист. — Это я тебя разлучила с мамкой. О-ох… Как я виновата перед тобой… Будь моя воля, никогда бы не согрешила. И жила бы ты с мамкой. Молочко сосала, когда хотела, ходила, куда глазыньки вели.
Сойка, Сойка, ты думаешь, мне приятно разлучать тебя с мамкой?! Не знаешь ты, как я ругалась с Михеевым и Приваловым. Сколько ночек не спала. Сколько слез пролила, таких вот, как ты, глупышей лосяток жалеючи…
Сначала у нас на ферме было как? Вот родился на свет лосенок и живет себе с матерью. В детском отделении лосятника. Уютно ему, и нам забот поменьше. И что же удумал мой муженек Михеев? «Стоп. Такой опыт кончаем. Не нужен больше. Мать-лосиха забирает у лосенка всю любовь, все внимание. А нам — жалкие остаточки. И выходит: лось и рядом с человеком, и далек от человека. Мы уже на своем горьком опыте знаем: если наша лосиха отелилась в лесу и три-четыре дня водилась с лосенком, такой лосенок для фермы потерян. Мать останется, а сынка либо дочку сманят леса. В новом деле практики ошибаются. Признаем это. Чтобы опять думать и искать… Попробуем другой путь», — так сказал Михеев.
Мы с Зиной, как сговорились, против. Бабы. Близко к сердцу все принимаем. А сердце некрепкое. Оторвать дитя от матери — это ж нужно быть с каменным сердцем!
«Делай, Михеев, свой опыт сам. А я не буду. Мне это не по душе. Лосей пасти готова. Ветки из лесу возить. Доить лосих…» И ты, Сойка, думаешь, он остановился? Как бы не так! Михеев — это такой лось, каких поискать! Задумал — не остановишь… Подбил Привалова на первую группу лосят. Стал он и на прогулки водить, а после — в лес. Приняли лосята моряка. Так, скажи, сдружились — водой не разлить!..
И вышло, Сойка, что научили нас мужики, как лосенка без мамки на ноги поставить да к себе покрепче привязать.
За боцманом Зинаида группу подняла, за нею я. Так что, Сойка, не бойся. Постараюсь быть тебе хорошей мамкой: любить буду, ласкать, молочком поить… Ну, айда в новый дом. Видишь, Привалов твоего братишку уже снес, к нам идет.
Галина Николаевна поднялась, вышла на тропу, тут ее и перехватил Привалов:
— Подсоблю, Николаевна, — и взял Сойку.
Осталась Галина Николаевна в большом тихом доме одна с лосятами.
Лосята осторожно переходили с места на место, поскуливали, но прилечь на солому остерегались — шуршит, колется. Да и поесть захотелось.
Галина Николаевна подавала голос из кути, успокаивала. На плитке подогрела молоко, налила в бутылки, на бутылки натянула соски. Попробовала — льется. И в горницу:
— Горюете, Сойка, Соколик? Ну, подходите сюда, попейте молочка, — присела. Ждет. И лосята ждут. Подошла к ним, подгребла к себе малышей.
Ничегошеньки не понимают. Пришлось помогать. Одному соску в губы, другому. Ага. Смекнули. Чмокают. Вкусно. Разобрались. Отобрала соски, отошла. Зовет:
— Сойка, Соколик, идите пить молочко.
Соколик опередил сестрицу.
Напоила, прилегла на солому и их к себе положила. Чем не дружная семейка!
Недельку-другую попоила лосят Галина Николаевна, понянчилась, и они запомнили, какая она: невысокая, светлолицая, руки мягкие; запомнили, как она пахнет: молоком, хлебом, одеждой; запомнили голос: чистый, грудной, приятный. Вот какая у них теперь мама!
Когда б лосенок встретился в лесу с другим, чужим лосенком? А тут к Сойке да Соколику каждый день прибывает пополнение. Обнюхиваются, лижутся, толкаются — веселая жизнь.
Двадцать лосят живут — и где! — под шиферной крышей старого дома. Только двое в лесу — Покша, телочка, да бык Ветер; все остальные родились на ферме.
Такого богатого потомства еще ни разу не было у лосевода Михеева.
Лучистое, густое солнце дружески тешит деревню, косогор, речку Покшу, луг, заречные леса. На грядках выскочили и целятся в небо тугие заостренные стрелы лука, окученная картошка пробила сиреневые бровки и греет темно-зеленые листья. В зольных ямках нежатся куры.
Удался денек.
Любаша, в панаме, в светло-синем ситцевом платьице, босиком вприпрыжку бежит по нагретой тропинке. Куда разогналась? Да все туда же — к старому дому. К лосишкам. Тете Гале подсобить. Вон какая у нее орава, день-деньской держит подле себя. А уж потом и поиграть, позабавиться.