Приглядывалась, примечала Галина Николаевна, как лосята ведут себя летом при утреннем солнышке и хмурой осенью. Точь-в-точь как детишки. Тепло, сухо, зелено — веселы, игривы. Но полетели с тревожным шелестом листья с деревьев, земля наполнилась тайными шорохами, зачастили навязчиво студеные дожди — притихли лосята, жмутся друг к дружке, не столько пасутся, сколько укрываются в хвойниках. И бойкий Пилот загрустил.
Мокро, грязно, серо. День за днем — осень. Но однажды крепко тиснул землю мороз, выпал снег, и день неожиданно высветлился. Пилот в первый раз видел снег. Неподдельное удивление стояло в глазах. Нюхал снег, губой прихватывал и все поджимал то одну, то другую ногу — студило или не решался мять чистый, ровный снежок. Потом обвыкся и давай печатать следы: туда побежит, сюда побежит, оглянется на свою работу. Ну, чем не шалунишка!
Не знал лосенок, какой бедой обернется вскоре для него снег. Уже морозы лютовали, уже ветры-снеговеи вскипали. Пасла Галина Николаевна молодняк. Отдельно от старых лосей. И вдруг затревожилась: что-то Пилот долго не подходит, на глаза не показывается. Или обидели?
— Пило-от! Эй, Пилот! Где ты?
Выждала, еще покричала. Нет Пилота. Беда. Бегает по лесу, тонет в снегах. Студеный ветер сминает тревожный голос. Охрипла. Канул в снежных вихрях ее любимец Пилот.
Вечерело. Еще была надежда: раньше вернулся в загон, заболел. Но и на ферме его не оказалось.
Темень, жуткая снежная круговерть, а она с фонарем, ломая сугробы, ходит, зовет, зовет.
Уже в полночь вернулась на ферму. Руки ломит, ноги как чужие, голова горячая. Настудилась. А сердце давит, жмет тревога: погиб лосенок. Самый лучший…
Всплакнула. Домой пошла. Вдруг видит: на журавкинском углу изгороди бугорок снежный. Ближе, ближе… Бугорок постанывает. «Пилотик! Пилот! Ты?!» — рванулась, упала на колени, голыми руками размела снег, сорвала ватник, прикрыла вздрагивающего лосенка, гладит шею, прижимает голову к груди.
«Нашелся, нашелся, дружок мой!» — шепчет горячо.
Кое-как привела малыша в лосятник. И всю ночь отогревала, растирала, теплой водой поила, хлебцем да картошкой кормила.
Спасла.
На первом же году Пилот всех своих сверстников обогнал. Такой внушительный лосище вымахал, даже Галина Николаевна дивилась. А Привалов, любуясь сохатым, мечтал вслух:
— Этого силача я с Малышом в сани запрягу. Видать, Николаевна, ты своего Пилота шоколадом подкармливала. Ай, чуден лось!
А Пилот, будто сознавая, что его отмечают, что на него возлагают особые надежды, все не отставал от озорства. Проявлялось оно так. Кто бы ни заявился на ферму: киношники, зоотехники опытной станции, лесники, столичные ученые или ребята из пионерского лагеря — Пилот не преминет сразу же выяснить с ними свои отношения. Люди ходят, глядят на лосей. А те заняты своим делом и не обращают на них внимания: гложут осиновые ветки, лижут в корытцах соль, стоят группками или лежат, неутомимо продолжая жвачку; один Пилот настораживается, озорные искорки мечутся в его крупных глазах.
Только пришельцы поравняются с ним — у-ух! — резво встает. Кажется, поднялась гора и отрезала дорогу. Гора из серо-бурой шерсти и мускулов, налитых силой. Шевеля ноздрями, переставляя широкие костистые ноги, Пилот нагибает голову: дескать, хотите, есть желание — разрешаю погладить свою холку, шею, морду. Огромные, полусвернутые в желоб уши шевелятся, за густыми черными ресницами сверкание умно-хитрецких глаз. Они зорко глядят и будто бы при этом еще и спрашивают: «Кто вы? Зачем пожаловали?..»
Редко кто из пришельцев, сразу оробев перед горой, не станет приглядываться, куда поближе бежать в случае чего и где в данную минуту работник фермы, который может защитить, при этом рука машинально тянется погладить лося. Пилоту только этого и нужно. Он мгновенно и легко, вроде бы ненароком, толкает гостя лбом. Если гость, а среди них случаются и такие, правда довольно редко, сопротивляется, не уступает, того Пилот милует. Даже сам отступает перед храбрецом, иногда даже разворачивается кругом, глядит удивленно: «Надо же, в первый раз видимся, а не оробел!» Тот же, кто отстраняется обеими руками, пятясь, отступает, совершает непростительную ошибку, начинается игра, потешная для лося. Пилот теснит, упорно и неумолимо, заставляя гостя повернуться, и, как только добивается этого, поддает, шутя, легко в зад разик-другой. Пришелец растерян и отступает, а его преследуют. И вроде бы безобидно (так Пилоту кажется, а не гостю) поталкивают головой (хорошо, что рога-лопаты еще не отросли!) в зад, в бок, в спину и гонят, гонят в ольховые кусты.