Похрустывали промороженные мхи под ногами лосихи. На самой кромке болота она выпугнула птицу с высокими ногами. Журавль. Одно крыло у журавля повисло, болтается, как метелка камыша на ветру. Глаза жалобные. Отбежал в сторону. Она догадалась: в беде журавль. А помочь ему ничем не могла.
В середине тусклого осеннего дня лосиха выбрела на опушку: лес дугой охватывал поле. По всему полю — зеленый шелковистый разлив озими. Человеком пахнуло.
Она собиралась пересечь поле, но вовремя одумалась: не увидел бы кто. Замешкалась. И вдруг на той стороне поля в леску затокал мотоцикл. И осекся. И в тот же миг услыхала громкий, призывный знакомый голос Хозяина:
— Верба-а… Верба-а… Ссюда-а, ссюда-а… Скоррей, скоррей!.. — звал ее Михеев.
Как она заволновалась! Задержись чуть-чуть подольше — кинулась бы опрометчиво на этот родной голос. Да вовремя развернулась — и наутек, лесом, лесом. От поля, от человека.
Понимала ли она, что рвала последнюю ниточку, связывающую ее с человеком. Кто знает?
Деньки предзимья коротенькие, как сережки на березах. И летят скоро: смеркается рано, рассветает поздно; темнота наваливается на землю, на леса. В чащобах ночь и не выветривается вовсе. Выпадал и таял снег, жалили и отмякали морозы. И не осень, и не зима — глухое, тревожное время. А в лесу особенно.
И все-таки Верба пообвыклась. Поначалу, как убежала с фермы, отощала, но лось — не медведь, не волк, не лисица, ему везде корм припасен, и безо всякой нормы. Поднимай голову, вытягивай шею и пасись вволю. Телом налилась: светло-серая, с буринкой шерсть натянулась, гладко прилегла, залоснилась текуче; в каждом мускуле чуяла силу.
Ферму она забывала, как-то легко относило вдаль время, когда она жила с человеком и слушалась его. По лосям, с которыми выросла, случалось, грустила, но не шибко. Другие лоси — дикие — занимали ее, уже несколько раз натыкалась она на их следы. Скоро встретится с ними, и тогда зима совсем не страшна.
За этот месяц она лучше узнала лес, чем за три года своей прежней жизни; каждый день открывался ей своей потайной стороной; тут все птицы и звери, исполняя свои обычные дела, добывая пищу, растя смену, заботясь о жилищах и убежищах, жили, всегда в постоянном напряжении. Любая промашка грозила гибелью. Сильный бил слабого, и выручить могла только хитрость, ловкость, изворотливость.
Вот и у нее сама собой выработалась иная поступь, тихая, плавная, и — осторожность: шагает или бежит — и вдруг разом остановится и вслушивается; всякий шум чутко ловят и цедят большие чуткие уши; крик человека эти умные уши схватывают за полтора-два километра; ноздри раздуваются в широкую прореху (чем не карман!), запахи вынюхивают — звериные, людские, полевые; нос точно направит, где осина, где вода, где подмороженный гриб…
Потягивал колкий ветерок. Лосиха шла по его течению. В густолесье полукруглым озерком открылась поляна с поникшей, побитой морозом, бурой жесткой травой.
Слабая звериная тропа напрямик секла поляну и выводила к двум сторожевым елкам, они были как бы воротами в лес. Хочешь не хочешь, а в эти ворота входи.
Лосиха помедлила и пробежкой взяла поляну. И только сунулась в тесный для нее еловый проход, как сверху, с дерева, на загривок обвалисто пало что-то живое, цепкое, сильное. Острые иглы прокололи кожу, над самым ухом рванулся резкий, устрашающий кошачий крик, и зубы впились в нее.
Рысь… Пепельно-серым комком ночи жалась на еловом суку матерая лесная кошка. Ветер кинул на нее дразнящий запах лосиного пота, рысь загодя изготовилась к прыжку, выждала, пока лосиха втиснется со света в еловый сумрак, и прыгнула, успев на лету выпустить из шерстистых лап когти, острые, дерущие намертво.
Так нежданно-негаданно — ветру глупо доверилась — на лосихе в одно мгновенье очутился страшный, когтистый наездник. Жизнь уплотнилась до секунд: споткнись она — и рысь разорвала бы ей горло; побеги от ужаса и боли вперед, в незнакомые ельницы, — завязалась бы смертельная борьба: ведь рысь хозяйничала тут; и оставаться на месте она тоже не могла.
Верба поняла: навалился и когтил ее зверь сильный, неуступчиво-злой; и еще она поняла: спасенье одно — выскочить на поляну, на простор, и там продолжить бой. Лосиха дерзко, пружинисто вскинулась на дыбы, с силой развернулась, задела спиной за ветку, и веткой сбила, сдернула хищницу наземь, и, сразу поняв, что спасена, с ходу, наотмашь поддела копытом пепельно-серый, крапленный черным ком. Рысь вякнула и шаром отлетела на поляну… Еще бы один лосиный удар по тупорылой морде — и хватило бы ей, задрыгала бы ногами на бурой траве, но кошка увернулась, отпрянула в сторону от разъяренной, шумно всхрапывающей лосихи и в два прыжка очутилась возле дерева, сдирая окровавленными когтями кору, взлетела на ель.