Когда ее позвали к начальнику, Манюшка вся внутренне подобралась, сделала «волевое» лицо. Ей представилось, что поглядев на нее, встретившись с ее выразительным умным взглядом (дома, в Залесье, не раз тренировалась перед зеркалом, пытаясь сделать его таким), начальник убедится, что она именно тот человек, чье место только в авиации.
Но посмотрев на него своими «умными выразительными глазами», Манюшка сразу поняла, что взгляд ее нужного впечатления не произвел, да и вообще…
«Грозный деспот, — определила она. — К такому разве достучишься…»
Ей вдруг сделалось страшно, аж до легкой дрожи в коленках, но тут же она разозлилась на себя за свой страх и стала перед «деспотом» хоть и не по вольной стойке, но и не вытянувшись в струнку, а так, середина наполовину: вежливо опустив руки, но независимо расставив ноги и расслабившись.
Дубков всячески демонстрировал свое безучастие к происходящему. Не поднимая глаз, он тщательно изучал какую-то бумагу. Вид у него был, как обычно, хмурый и недовольный.
— Не можем мы тебя взять, Мария, — сказал Пятериков совсем не грозным голосом. — Сочувствую, но…
— А почему не можете? Я такой же гражданин Советского Союза, как и все ваши троечники.
— Ну, понимаешь… Да ты прекрасно все сама понимаешь. И Павел Александрович вот тебе объяснял. — Он кивнул на начальника учебной части, как бы призывая его на помощь.
— А тогда зачем же вы меня вызвали, товарищ начальник? Я-то думала: раз сам заинтересовался…
Пятериков и Дубов обменялись быстрыми взглядами.
— В общем, не можем. — Начальник пристукнул ладонью по столу. — Все!.. Если поиздержалась… ну, денег на билет не хватает — скажи. Мы что-нибудь…
— Не нуждаюсь! — отрезала Манюшка и, одарив их поочередно отнюдь не кротким взглядом своих чудных очей, громко хлопнула дверью.
Начальник школы и его заместитель некоторое время сидели молча, точно пришибленные этим хлопком.
— Бой-девка! — промолвил наконец Михаил Павлович и смущенно, с виноватинкой, усмехнулся. — Ишь как рванула!
— Характер, — кивнул Дубков. — А вызывали зря — обнадежили вроде, а потом — иди гуляй… Волос дыбом встает!.. Но вы правы — это ничего не значит. Не было прецедента.
Пятериков неожиданно превратился в «грозного деспота».
— Не было, не было! Ну и что? Когда Степка со своим росточком пробивался в авиацию… тоже не было. Не помоги я ему тогда, где бы я сейчас был? — Он усмехнулся. — А вдруг опять судьба испытывает? А?
Начальник вызвал секретаря и приказал разыскать «эту нашу кавалер-девицу».
Ее «искали, но не нашли». Забрав документы, Мария Доманова испарилась.
Время подбиралось к обеду, а Манюшка еще и крошки во рту не держала. Она зашла в столовую неподалеку от спецшколы. Обед из пирожков с ливером и теплого перлового супа показался ей королевским пиршеством, и она ела его с большим аппетитом, несмотря на переживания.
Впрочем, настроение у нее было хоть и неважное, но не пораженческое. Ну, дали от ворот поворот, и она не знает пока, что делать, но не вешаться же, в самом деле! Если уж честно говорить, решение поступить в спецшколу пришло случайно.
В Залесье, где они жили вдвоем с отцом Велика, была только семилетка и, закончив ее, Манюшка встала перед выбором: или уезжать куда-нибудь, где есть средняя школа, или совсем бросить учебу. Ехать было не к кому, а оставить учение казалось ей полным крушением в жизни. Жизнь зашла в тупик, и выхода впереди не светилось. И, отчасти по инерции, отчасти из неосознанного упрямого желания перебороть обстоятельства, сдав последний экзамен за седьмой класс, она на следующий же день села за учебники восьмого: «Сдам экстерном, а там видно будет».
Целыми днями, обложившись книгами и тетрадями, лежала Манюшка на берегу озера — читала, решала задачи, делала выписки. Лишь трижды в день покидала она свое «лежбище» — ходила на обед и к проходящим поездам на станцию. Прогуливалась по платформе мимо вагонов, наблюдала чужой дорожный быт. На сердце было темно и тоскливо: вот едут люди к переменам, к новым делам, а она как замурованная в этом забытом богом Залесье. И вместе с тем поезда были для нее как вестники надежды: они приходили из другой жизни и уходили в другую жизнь, и Залесье не казалось таким уж забытым. И ночами снились поезда, и далекие паровозные гудки тревожили, манили.
Разрешилось все неожиданно просто. В августе приехал на каникулы Борис Бутузов — их сосед, годом раньше закончивший Залесьевскую школу. Вечером в Доме культуры он подошел к Манюшке.
— Привет от старых штиблет, — сказал отрывисто, выделяя каждое слово, и любовно тронул черный лакированный козырек фуражки.