Коля облегченно вздохнул. Голос у нее еще был покрепче, чем у котеночка — Марийка явно сгустила краски. Не давая ей времени на раздумья, с ходу атаковал.
— Слушай, это ж явное отклонение от нормы — почти два года живем рядом и ни разу вместе в киношку не сбегали. Приглашаю.
— А что за фильм? — Манюшка изо всех сил старалась не показать свою радость. — Может, какой-нибудь…
— «В мирные дни». Сергей Гурзо играет. Ну, тот, что Сережку Тюленина в «Молодой гвардии».
— Да знаю… Отвернись, я встану.
Через полчаса они добрались до трамвайной остановки, где нужно было делать пересадку на троллейбус. Солнце еще не зашло, было тепло, и Николай расстегнул пальто — то самое, что побывало у Коморы.
— Давай заглянем в столовую, — предложил он как бы между прочим. — Я голодный, как стая волков. Время у нас еще есть… Тебе чего взять? — спросил он, когда они уселись за стол.
— Ну… стаканчик лимонада разве что, — ответила она таким тоном, точно собиралась еще и рыгнуть от сытости.
— М-угу… Значит, так, — сказал он подошедшей официантке. — Суп с фрикадельками, рыбу жареную и компот. Все два раза.
— Зачем ты? — вяло сказала Манюшка, когда официантка отошла. — Я же…
— Не люблю, когда во время еды мне в рот глядят. Не бойся: не съешь — я помогу.
Как не сдерживала себя Манюшка, а с ужином она управилась раньше Николая. Впору было набиваться к нему в помощники.
— Ты сегодня пришел в самое-самое вовремя, — сказала она благодарно, думая, что он не понимает скрытого смысла ее слов.
— Ну вот, хоть раз, — вздохнул он. — Завтра с утра приглашаю в Межвузовский ДК на областную выставку научно-технического творчества студентов. У меня свободный день.
После сеанса они шли пешком по улицам Днепровска и говорили о фильме. Когда вышли к парку, Николай спросил:
— Слушай, не прошвырнуться ли нам по аллеям, как порядочным? Время еще совсем детское.
Они погуляли по парку, потом сели на массивную, с решетчатой чугунной спинкой скамью. Рядом на столбе горел фонарь, и недавно зазеленевшие ветви молодого клена, что стоял тут же, отбрасывали на их лица ажурную колеблющуюся тень.
— Слушай, — после долгого молчания нерешительно заговорил Николай. — Может, не нужно тебе было… может… ну что тебе в авиации? Не для девушек это и вообще… — Он почувствовал, что Манюшка вся напряглась и, взяв ее руку в свою, другою начал легонько, едва касаясь, поглаживать. — Я ведь к чему? Ты после школы уедешь в училище, потом в часть. Ну, а я как же? При тебе? Проситься в армию, по месту твоей службы? А я не хочу быть военным.
Боясь, что она вспыхнет и, чего доброго, убежит, Николай охватил ее руками и только потом понял, что обнял. Манюшка не шелохнулась. Потрясенная, она некоторое время не могла выговорить ни слова. Наконец осторожно освободилась, сказала раздумчиво, словно вслушиваясь в свои слова:
— Что мне в авиации? Не знаю, Коль… — Доверчиво придвинулась к нему. — Был недавно у нас летчик, на Балтике воевал… Много рассказывал, но мне больше всего запомнился один случай. Они прикрывали «дорогу жизни». В мае сорок второго развернулись самые тяжелые бои. Ладожская флотилия загрузилась на восточном берегу и готовилась идти к западному. Оружие, продовольствие. Сам понимаешь, чем для ленинградцев были эти грузы — жизнь! И вот немецкая первая воздушная армия — шестьсот самолетов! — получила приказ во что бы то ни стало потопить эти корабли.
Манюшка устремила взгляд на вершину дерева, прищурилась, покусывая губы, словно вспоминая и одновременно грезя наяву. Николай смотрел на нее с удивлением: да что это с ней? Если бы не знал ее хорошо, подумал бы, что очень тонко, талантливо играет. Когда она снова заговорила, в голосе появилась хрипотца:
— Двадцать девятого мая в сумерках появилось полтораста пикирующих бомберов. Да еще, заметь, их прикрывали истребители. А у нас в то время оказалось всего пять самолетов. И наши летчики взлетели и пошли навстречу этой армаде. Представляешь?.. Фашисты шли четырьмя группами — три рядом, параллельно, а четвертая сзади. Наши распределились и ринулись на ведущих. И всех сбили, представляешь? — Голос ее зазвенел, ликуя. Глаза сверкали. У Вербака защемило сердце, как будто с каждым словом Манюшка отдалялась от него. — Не сворачивая, мы прошли через их строй. Фашисты отворачивали кто куда, натыкались друг на друга. Мешанина, хаос. А мы всей пятеркой вышли на четвертую группу. Сбили ведущего, остальных перемешали, рассеяли. Тут открыли огонь зенитчики. А мы развернулись и начали атаковать снизу. Они метались, как вспугнутые мухи. Один за другим поворачивали назад. Мы гнали их до Шлиссельбурга… — Манюшка смущенно засмеялась. — Извини, получилось: «мы пахали»… Примазалась…