— Можете обо мне не беспокоиться, шевалье: я не собираюсь выбиваться в генералы. Я в спецшколу пошел не за чинами, а просто хочу стать летчиком. А вот для вас спецшкола — ступенька в академию и выше.
Гермис не смутился.
— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Не мною сказано.
Мотко все-таки разгадал каверзный ход. Подтянув к опасному месту слона, он не только защитил свой фланг, но и поставил вражеского ферзя в совершенно безвыходное положение.
Трош вспотел. Убедившись, что партия проиграна, он взмахом руки смел с доски фигуры и, не поднимая глаз, начал расставлять их снова:
— Мешают тут… академики всякие. Давай еще, Моток.
— Да что играть со слабаком? — заиздевался Мотко. — Только время переводить.
Трош пытался изобразить на запунцовевшем лице разбитную улыбочку.
— Ладно, прикройся. Случайно выиграл и резвится. Это я ферзя прозевал, а то бы…
— Ты и не мог его не прозевать, — подкинул соломки в огонь Гермис.
Барон взорвался.
— Слушай, какое твое собачье дело? Плевал я на твои дурацкие теории! Я уже сказал: генералом быть не собираюсь! А летчиком буду, пусть хоть каким. А ты никаким не будешь.
— А я и не собираюсь, — пожал плечами Гермис. — Я хочу стать инженером.
— Ты просто боишься в небо! — презрительно фыркнул Трош. — Кишка тонка!
Побледнев, с криком: «А, так я, значит, трус?» — Гермис рванулся к Барону, но его схватили за руки.
— Для полного счастья не хватает нам только мордобоя, — сердито сказал от окна Славичевский. — Барон, уйми клокотанье своей голубой крови и затихни! А ты что, — обратился он к Гермису, — не понимаешь, что Сашка со зла ляпнул? — Голос его стал вкрадчивым. — Конечно, он перегнул. Но и его понять можно: если спец добровольно отказывается от неба, то про него всякое можно подумать.
— Да почему, братцы? — Гермис спокойно, давая понять, что он уже остыл, стряхнул с себя руки товарищей.
Славичевский подошел к столу.
— Ну… ты ж не будешь спорить, Володя, что летчик… словом, нельзя летчика даже сравнить с другими.
— Скажите, пожалуйста! Прямо какой-то шовинизм профессиональный: летчик выше всех остальных.
— А як же! — вмешался Мотко. — Конечно, выше. Ты только подумай, хто такий летчик и хто такий якийсь там инженер. Инженер копается где-то там на аэродроме, як той крот, а летчик под облаками, — як птах, летит и поплевывает на землю.
— Только твоя башка и смогла сварить такое варево. Не плюй в колодец… знаешь? Сколько ни летай, а приземлиться придется.
— Что за глупый спор? — в недоумении пожал плечами Матвиенко. — Летчик — это концентрированная воля, храбрость и умение идти на риск. Знаешь, кто сказал?
Гермис засмеялся.
— Кто ж не знает высказывания товарища Сталина! Ты, Архимед, прямо под дых саданул. Одному мне против такого выстрела не устоять. На помощь, братья — будущие медалисты! Что ты скажешь, Марий?
— Это спор такой… — пожала плечами Манюшка. — Чей нос лучше. Я хочу в небо, и для меня, конечно, летчик — точнее, истребитель — самый первый человек. А для тебя — авиаинженер. Ну, и целуйся на здоровье со своим инженером.
— Так. А ты с кем целоваться собираешься, Толик? — обратился Гермис к Захарову. Все-таки ему было неуютно — одному «технарю» среди летчиков.
— Эх, жисть наша поломатая! — вздохнул Захаров. — Я бы с удовольствием поцеловался с Марием, да не схлопотать бы по роже. Пошли-ка, Марий, вальсок крутанем, чем тут вумные речи слухать. По крайней мере потренируем вестибюлярный аппарат… Вот черт, кончился. Ну, ничего, пойдем, сейчас заиграет.
Ушел хитрован от ответа, ушел! Что бы это значило?
Фигурно переступая под вкрадчивую музыку танго («Утомленное солнце нежно с морем прощалось»), Манюшка искоса бросала взгляды на своего сосредоточенного партнера. Захаров был повыше ее, ну, может, на полногтя, они плавали в танце, что называется нос в нос. Ей видны были каждое шевеление его губ и каждый прижмур глаз, и тень каждой мысли, прокравшаяся по лицу.
Долго топтались молча (солнце уже совсем утомилось), наконец Толик, сработав на лице ироническое выражение, как бы горестно воскликнул:
— Эх, жисть наша поломатая! Искал я, Марий, искал хвыномена и вдруг, как Плюшкин, сказал себе: эхма, батюшка, слепы-то, что ли, а вить хвыномен-то рядом!
— Да? Интересно, кто такая? Рядом — значит, в тридцать шестой школе?