— Спросили меня, Ванюша, в военкомате: что, мол, ты, папаша, умеешь делать лучше всего, имея в виду твою далеко не первую молодость? Щи варить? Или лошадей дозирать? Видишь ли, я тогда уже в летах был. Я, говорю, язви вас в корень, охотник! Лучше всего я стрелять умею! Они смеются: ты, мол, батя, отстрелялся уже. Ладно, говорю, поглядим…
Ну, привезли нас в Действующую армию. Стоим в обороне на Карельском фронте. Узенькое продолговатое озеро отделяет нас от финнов: они на одном берегу замаскировались, а мы на другом — сидим по обе стороны в окопах, выдолбленных в каменистой земле, зарылись, будто кроты. А времечко — середина зимы. Праздник рождества Христова на носу. Временами слышно, как финны веселятся, до них ведь всего полверсты было. А рождество-то, ишь, весь крещеный мир празднует. Раньше, до революции, и у нас крепко веселились в эту пору, близко к Новому году… Глядим, на поляне у леса появилось вдруг несколько человек, на белом снегу-то хорошо видны. Похоже, навеселе… Не сильно и таятся, знают, что наши без надобности стрелять не станут, чтобы не обнаруживать себя. На каждый наш выстрел они минометным огнем отвечали. Это ведь у нас поначалу перебои случались с техникой да боеприпасами, а у них такого добра полным-полно было.
Ну, смотрим, один финн насадил на штык круглый ломоть хлеба, а другой поднял в руке здоровую сулею, вино небось, а третий горланит в мегафон:
— Эй, Иваны, топайте к нам рождество отмечать!
А в нас бурлит ненависть: мы-то полуголодные сидим — с кормежкой тоже было неважно, — а под боком Ленинград в блокаде: взяла нас обида. Я говорю ротному: «Товарищ капитан, дай-ка я им обедню испорчу!» — «Нельзя, — отвечает он, — стрелять приказа нет, да и чего дразнить их попусту?» — «Так ведь, — говорю, — я только раз и выстрелю — в сулею с вином». — «А попадешь?» — заинтересовался ротный. «Да я, — хвалюсь, — белке в ухо попадал либо в межглазье, чтобы шкурку не портить, — и это пищалью, а винтовкой и вовсе грех не попасть в эдакую-то бутыль…» Надо сказать, что наш ротный весельчаком был, разбитной малый, молодой еще, лет двадцати пяти. Махнул рукой, разрешил: «Стреляй!» А сам за бинокль, смотрит в сторону финнов. Я прицелился хорошенько и бахнул. «Есть, батя! Сулея-то вдребезги!» — закричал ротный. Гляжу, финны переполошились. Орать начали как оглашенные. Вина-то ведь жалко, они, как рассказывают, вроде нашего брата северянина: от горькой водочки не шарахаются… Вдруг все в один миг куда-то пропали. А потом как забалабонят из леса минометы! А мины эти, Ванюша, такая, доложу тебе, гадость: прямехонько на голову падают, даже в окопе от них схорониться трудно…
— Я знаю, дедушка, в книжках читал, в кино видал.
— Глядим, к нам батальонный командир, пригнувшись, бежит по окопу — лицо перекошено. Мать вашу так, орет, что вы тут затеяли? Кто приказал стрелять? На ротного кричит: под трибунал отдам, в штрафную роту зашлю…
— Ну и заслал? — обеспокоился мальчик.
— Финны скоро пальбу прекратили — это они громыхали, чтобы нас остеречь, чтобы мы не мешали им веселиться по случаю праздника… Ротный доложил комбату, как дело было. Тот, смотрим, смягчился помалу, даже засмеялся. Но не сразу поверил: «На таком расстоянии в сулею попал? Не охотник ли?» — спрашивает. «Да, — говорю, — в восемь лет взял в руки пищаль и с той поры редко когда без нее обходился. Только, — говорю, — на гражданской менял ее на такую же вот винтовку…» Смотрю, комбат еще больше заинтересовался. «Да ведь ты, батя, для нас сущий клад! Не имеем ни одного снайпера. Давно обещают, а не прислали. Снайперы противника прямо одолели нас, но ответить пока нечем. Сейчас же идем к полковнику! Представлю: мол, вот, своего снайпера воспитали…»
— Ну и пошли, дедушка?
— Конечно. Командир полка поговорил со мной. Приказал подыскать для меня помощника из лучших стрелков. И вот мы с напарником начали охоту…
— Охоту?
— Ну да. Выдали мне снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Она трофейной была — разведчики раздобыли, — двести патронов к ней, все, что было. Три пули я пустил в мишень, чтобы распознать ее бой. А потом и другая проверка, уже на деле: как только враг высунет голову, так и щелк.
— И попадал, дедушка?
— Попадал, чего же нет. Рука у меня была еще верная, глаз острый, а соображение быстрое — или как теперь говорят: реакция. По движущейся цели бить с опережением, по мгновенной — в лоб… И все же с одним финским снайпером долго пришлось в кошки-мышки играть. Хитромудрый, черт, оказался! Его пуля иногда прямо в окопе настигала нашего солдата.
— Это как же?
— Погоди, расскажу… Окоп роют, чтобы он укрывал человека — чуть выше его роста. А тут — камень… В ином месте сплошная гранитная плита лежит. Глубокой траншеи не получается. Старались мы поднимать бруствер повыше. Но и это не помогало. Кое-где были все же места, в которых нужно было сильно пригибаться, почти ползти. Но солдаты не всегда успевали. Бежит по траншее, чуть зазевался, не успел пригнуться в опасном месте — и тут его — хлоп!