За прошедшие сутки Ваня особенно остро ощутил это: насколько рассветное пенье птиц оживленней, чем на закате. Ведь наступает светлый и радостный день, а вечером что — жди холода, тьмы и тревог, остерегайся хищника, прячься понадежней.
Ваня был готов к пробуждению стариков. В низком котелке он потушил на огне самые лакомые кусочки лосиной грудинки, заварил в кружках чай.
И как только заметил, что у дедушки дрогнули ноздри, а потом открылись глаза, заговорил обрадованно:
— Проснулся, дедушка? Молодец! А я уже есть-пить приготовил…
А дедушка, конечно, был рад своему пробуждению, рад тому, что видит из шалаша наполненный утренним светом лес, видит любимого внука.
— Выпей, дедушка, чаю, ладно?
Тот шевельнул спекшимися губами и согласно поморгал тяжелыми веками.
Ваня присел рядом, обнял левой рукой за шею, осторожно приподнял голову и начал с ложки поить больного. Дедушка, нутро которого, раскаленное тяжелой раной, перегорело и пересохло, жадно потянул целебную жидкость. Когда Ваня споил деду половину кружки, у того заметно пояснели глаза, а на сморщенных, вылинялых, как осиновые палые листья, щеках появился признак румянца. Дедушка сказал:
— Хватит мне, Ванюша. Бисина тоже напои. Пускай уж и тут поровну…
Очнувшийся Бисин услышал эти слова, проговорил ни добро, ни зло:
— Зачем он меня поить станет? За то, что я тебя подстрелить не сумел? Пускай уж лучше пристрелит, — все равно моя песенка спета…
— Поживешь еще, — отозвался Солдат Иван. — Тебя, дьявола огненноглазого, ништо не берет — ни бог, ни черт, ни пуля…
Тот собирался было что-то ответить, однако Ваня обхватил его шею — потуже, чем дедушкину, — и сурово сказал:
— Хочешь пить, так давай пей, дядя Бисин! Если подают еще…
Смочив чаем пересохшие губы, Бисин уже не мог оторваться и с присвистом все тянул и тянул. А его черные как смоль зрачки в глубоко сидящих глазах постепенно загорались непонятным и недобрым огнем.
Потом Ваня накормил их обоих вкусным супом из лосятины, наваристым и жирным.
Сам подкрепился и угостил Сюдая.
А солнце в небе подымалось все выше и выше. Ослепительно яркое, пышущее жаром, солнце.
Будто бы почуяв его лучи, даже костер пригас и утих: мол, моих забот не надобно, теперь я сам отдохну в ожидании новой прохладной и темной ночи.
Пичужки на деревьях согласно заверещали: ну, ладно, отдохни. Ты, Огонь, за ночь хорошо потрудился: Ваню караулил и грел, его собаку Сюдая да старцев, даже горячую пищу им приготовил, спасибо…
Да, денек обещал быть погожим. Ванины печали и заботы тоже поугасли, уступив место жажде деятельности. Теперь уже ночной визит косолапого Михайлы вспоминался как событие потешное, вызывал смех.
— Дедушка, — сказал Ваня, — я сбегаю к нашей избушке, проведаю Крылатого чибука. Вы можете тут одни побыть? Ничего больше не натворите?
— Кончились наши творенья, Ванюша, язви их в корень… — усмехается в ответ дедушка. — Сходи, сходи.
— Ты, Сюдайка, здесь останься, не смей дедушку покидать! Охраняй! — погрозив пальцем, Ваня указал собаке на шалаш.
Сюдай послушно замахал хвостом, показывая, что приказ понял.
Прихватив ружье, Ваня направился по охотничьей тропе вдоль Черного ручья к избушке.
Старики долго лежали молча. Можно было предположить, что после доброй еды и питья они задремали под пение птиц и бодрое стукотенье дятла или опять впали в беспамятство.
Но нет, они не спали. Каждый про себя — размышляли молча. А тем для размышлений, что у одного, что у другого, было достаточно.
Потом Бисин спросил, не открывая глаз:
— Спишь, Солдат?
— Нет, не сплю, Бисин.
— А парнишка-то куда ушел?
— Вчера лосенка к избушке снесли. Живой еще.
— А-а… Видел я следы самки с детенышем.
— Он тоже почти околел под боком задушенной матери. Но теперь Ваня откармливает его сгущенным молоком из банки.
— А Ваня-то этот — кто тебе?
— Внук.
— Крепкий, гляжу, паренек. И мой внучок такой же. Он у меня… — Бисин вдруг осекся и сглотнул слова.
Некоторое время опять лежали молча…
Наконец Бисин заговорил снова:
— А ты постарел, Солдат. И рука, и глаз уж не те.
— Да и ты, Бисин, от меня не шибко отстал.
— Ну что… жизнь, она делает свое дело. Пальни мы друг в друга лет десять назад, теперь бы уж не вели беседу? Последние точки поставили бы, не промахнулись…
— Я-то не имел такого намерения — точку ставить.
— Когда стрелял? Не хотел точку ставить?
— Нет, не хотел, Бисин… Я думал лишь ружье из поганых рук твоих выбить. Но взял чуть пониже — вот и промазал…