Не знаю, что я наговорил во сне, не знаю, что услышал мой сосед по комнате. А может и просто по причине массовых кадровых изменений, лихорадящих командование ГРУ. Но когда в один из дождливых осенних дней меня вызвал все тот же полковник Осилов, и за моей спиной выросли две фигуры, я понял, что участь моя решена.
На следующий день я садился в самолет на Москву, безучастно спокойно смотря впереди себя под воздействием все того же дормикума и в сопровождении все тех же двоих.
В Москве мне с глазу на глаз, без какого-либо объяснения были одновременно зачитаны приговор и обвинение. По-видимому, для ГРУ все и так было ясно, а может, надо было окончательно зачистить следы той миссии.
И я попал сюда в качестве «куклы». Круг замкнулся.
19.. г.
Капитан Степан Карташев
ВС СССР У-296786
Я вздохнул и отложил прочитанное в сторонку. Взглянул на пожелтевшие листки, исписанные мелким неровным почерком. Чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся сигаретой. Глотнул остывшего кофе.
За окном январский вечерний снег бесшумно скрывал Москву под своим пушистым холодным покрывалом. Ленинградский проспект, такой шумный еще днем, в вечных пробках, теперь словно дремал под убаюкивающее урчание редких автомобилей, медленно проезжающих, словно большие посыпанные снегом жуки. И только огромная вертящаяся на столбе, треугольная реклама прямо напротив моего окна светилась до нелепости жизнерадостно. Все вокруг застыло, и даже напротив Белорусского вокзала, оживленного и вечно суетного днем одиноко топталась пара ментов, в неустанном поиске очередной незарегистрированной души.
Время за чтением пролетело незаметно, и, дочитав все до конца, я опомнился только в три часа ночи. В другое время, прочитанное, можно было бы расценить, как очередную дешевую подделку в духе наших дешевых времен. Очень уж все напоминало скандальную когда-то Суворовскую книжку «Аквариум». Да и наши во Вьетнаме как-то были ни к селу, ни к городу, если бы не одно «но», меняющее в корне мой подход к этой кипе из пожелтевших бумаг. Если бы не одно «но», из-за которого мне стало зябко после прочитанного, несмотря на хорошо отапливаемую московскую квартиру. Я глубоко затянулся сигаретой и с шумом выдохнул дым в потолок. Бумаги эти передал мне глубокий старик, генерал-полковник в отставке, Геннадий Дмитриевич — сосед по даче.
Я встал, потянулся и подошел к окну. Мелкий снег все так же плотно опускался на город, и в свете уличных фонарей картина эта напоминала какую-то сценическую фантасмагорию. Благодать, да и только. Я люблю такие ночи. Мне нравится в такое время гулять по Москве, когда вся мерзость большого города как бы покрыта тонким макияжем снега, и бесшумно проезжающие, редкие машины, поскрипывая свежевыпавшим снегом, вызывают чуть ли не умиление. Но сейчас мне было совсем не до прогулок.
С Геннадием Дмитриевичем, подтянутым стариком, соседом по даче, мы были знакомы достаточно давно. Высокий, с редкими седыми волосами, острым четким профилем, он больше походил на какого-то английского аристократа, случайно забредшего погулять и посмотреть на ближнее Подмосковье. Жил он одиноко, хотя особым пуританством не отличался. Мы часто проводили с ним вечера, беседуя за чашкой чая, а иногда, бывало, попивали и кое-что покрепче. Часто наша беседа была о реалиях современной жизни.
Геннадий Дмитриевич обладал острым умом аналитического склада. И каждый раз его анализ сложившейся ситуации был настолько аргументирован, что мне оставалось лишь в конце восхищенно соглашаться с ним (несмотря на мое, чисто профессиональное свойство перечить во всем). Кстати, многие из его прогнозов в последствии оправдывались, чего не скажешь о прогнозах наших новоиспеченных государственных мужей.
Я журналист и, естественно, пытался выспрашивать моего собеседника о его жизни. Но каждый раз Геннадий Дмитриевич или отшучивался, или отвечал очень невразумительно. От этого мое любопытство распалялось еще больше, но ничего добиться от старика я не мог.
— Андрюша, дорогой, ничего интересного я рассказать тебе не смогу. Я всего лишь был кабинетным военным и кроме папок да бумаг в руках ничего не держал, — говорил он мне и по-стариковски тяжело разводил руками. — Это ты мне расскажи, что в мире делается. Какой бандит кого зарезал, почему и за сколько! А что я, старик, тебе могу интересного рассказать? Да ничего! Вы все уже про нас знаете. Сам не раз, наверное, в своей газете статьи публиковал про репрессии, про Сталина, Брежнева… — при этом в глазах Геннадия Дмитриевича проскакивала хитринка.