И вот теперь Карташов направлялся в эту «сельскохозяйственную коммуну». Он был в прекрасной физической форме и не сомневался, что сумеет достичь цели. От военной зоны на север в сторону гор Ла-Каньяда, где находилась коммуна, было километров 120, и он, передвигаясь короткими перебежками, питаясь фруктами и используя кокосовое молоко вместо воды, пустился в путь.
К многокилометровым марш-броскам ему было не привыкать. Его учили этому. Максимальная концентрация сил, обходиться сутками без сна, не теряя при этом бдительности, и краткие, но плодотворные, эпизоды глубокого и одновременно чуткого продуктивного сна.
Фиона лежала на спине между рядами манговых деревьев и смотрела в высокое, безоблачное синее небо. Там, высоко-высоко парил альбатрос, флегматично жонглируя большими крыльями восходящими потоками теплого воздуха. Циновка, на которой лежала Фиона, царапала спину после каждого, ритмично повторяющегося, рывка, и альбатрос все время скакал то вперед, то назад. Но женщина цепляла его взглядом и не отводила от глаз, мысленно завидуя его свободе. Стояла удушающая августовская жара, и даже во второй половине дня ближе к вечеру дышалось с трудом.
Рывки резко участились, а потом и вовсе прекратились после пары особо грубых движений. Надсадно пыхтя, опираясь на ее широко раздвинутые бедра, Мигель встал с колен, натягивая и одновременно застегивая оливковые штаны военного образца. На его широком, лоснящемся от пота лице играла довольная улыбка. Фиона улыбнулась ему в ответ и продолжала лежать с раздвинутыми ногами и задранном до груди выжженном солнцем и ослепительно-белом от бесконечных стирок сарафане.
Мигель встал над ней, еще больше затянул широкий кожаный армейский ремень под нависшим животом, накинул на себя пропотевший китель и, глядя на нее сытым взглядом, достал из кармана, использованную уже кем-то наполовину, губную помаду и бросил на Фиону небрежным жестом щедрого хозяина.
Она продолжала лежать и улыбаться заученной улыбкой. Мигель ненадолго задержал взгляд на ее выбившейся из-под сарафана большой груди, потом опустил взгляд ниже, плотоядно всматриваясь между бесстыдно (или безразлично) раздвинутыми бедрами. Он не произнес ни слова, развернулся и пошел, пересекая ряды деревьев, насвистывая мотив популярной революционной песни про Команданте Че Гевару.
Фиона даже не посмотрела ему вслед. Она продолжала, пользуясь случаем, лежать, ощущая, как вытекает из нее по капле на циновку горячая жидкость. Любая из девушек, удовлетворивших «солдата Революции», имела полное право полежать и отдохнуть, и Фиона намеревалась сполна использовать эту возможность, которую она честно заработала.
Вдали Мигель что-то крикнул, заработал мотор джипа, потом послышался мужской гогот (очевидно Мигель отпустил какую-то сальную шутку), и голоса стали удаляться под аккомпанемент затихающего вдали мотора. Машина проехала под большой вывеской при въезде в лагерь «ТРУД СДЕЛАЕТ ВАС ЛЮДЬМИ» и исчезла в дорожной пыли.
Альбатрос медленно продолжал кружить над горами Ла-Каньеда, и Фиона, закинув смуглые полные руки за голову, с застывшей улыбкой на лице продолжала наблюдать за большой свободной птицей …
Лежа под манговыми деревьями, Карташов видел, как толстый кубинец, улыбаясь, встал с колен. Немолодая женщина под ним даже не шелохнулась. Она так и осталась лежать с широко раздвинутыми ногами.
Кубинец накинул на себя китель, даже не застегнув его, повернулся и направился в сторону дороги, где его ожидал джип. Вальяжной походкой подошел он к машине с сидящими в ней солдатами. Кубинец что-то сказал, те загоготали. Он тяжело взгромоздился на переднее сидение, и джип затарахтел по ухабистой дороге.
Когда звук мотора полностью затих, Карташов начал медленно подползать к беспечно лежащей женщине. Вся ее поза выражала покорную и какую-то расслабленную безысходность.
На курсах по оперативной психологии их обучали, что вербовка — это максимальное подстраивание под психотип вербуемого. При этом надо использовать все вероятные мотивы и инстинкты, которыми можно воздействовать на контакт. Имелся огромный риск провала, но выбирать не приходилось, и для Карташова эта кубинка была единственным путем спасения. Он прекрасно осознавал, что малейшая оплошность с его стороны приведет к тому, что его шансы на спасение, и без того очень небольшие, приблизятся к нулю, даже если он успеет ее ликвидировать до того, как она поднимет тревогу.