Он подполз к ней почти вплотную, чтобы, если что, успеть мгновенно захватить ее шею в удушающий захват, не дав ей закричать, и начал медленно и нарочито неуклюже подсаживаться к ничего не подозревающей женщине. Вся его поза: расслабленно и безвольно опущенные плечи, потерянный взгляд и смущенная мальчишеская улыбка — должны были говорить о полной беспомощности и безобидности…
Фиона заметила, что она не одна, когда рядом с ее плечом показалась черноволосая голова какого-то белого парня. От неожиданности женщина дернулась, почему-то плотно сдвинув при этом ноги, и поспешно привстала, облокотившись на локоть. При этом грудь, выпавшую из сарафана, больно оцарапала циновка. Фиона испуганно взглянула на парня. Но от того веяло такой мальчишеской, почти младенческой беспомощностью, что независимо от самой себя, она по-матерински застенчиво и суетливо подобрала грудь в сарафан.
В глазах парня застыл ужас. Судя по виду, он был напуган не меньше, чем она сама. Парень поднял обе ладони в верх и сдавленным шепотом заговорил на английском языке, обращаясь к ней.
— Сеньора, я ничего вам не сделаю… вы понимаете меня? Вы говорите по-английски? …
Фиона молча кивнула, продолжая настороженно наблюдать за непрошеным гостем.
— Я прошу вас, сеньора, помогите мне… — в голосе незнакомца звучал такой ужас, что у Фионы жалостливо заныло в груди. — Я пленный американец. Я сбежал из советской базы. Мне надо спрятаться и попасть в Гавану. Не выдавайте меня, сеньора… прошу вас… я умру здесь! … Меня ждет моя мама! … — голос упал до тихого шепота, и незнакомец обреченно уронил голову на грудь.
Он стоял на коленях, безвольно опустив руки по бокам. Когда поднял голову и посмотрел на Фиону, в его глазах стояли слезы.
Кубинка хорошо понимала английскую речь. Когда-то ее клиентами были в основном американцы, и они всегда были добры и щедры с ней. B этот несчастный молодой гринго вызвал у нее такую жалость, что захотелось даже нежно прижать его голову к своей груди и утешить. Его большие широко открытые от испуга серо-голубые глаза смотрели на нее с таким нежным вожделением, что, когда он робко коснулся ее плеча, у нее, не смотря на возраст и опыт, вдруг сладко заныло внизу живота, и она почувствовала, как напрягаются соски.
Она поможет ему! И Фиона даже знала, как!
Это будет ее маленькая личная месть этому Кастро, который наобещал им столько всего, а в результате оторвал от дома, работы и превратил в сельскохозяйственную скотину и секс-игрушек для всех, проезжающих через эти сады, и у кого есть оружие.
Но сначала надо было спрятать американца.
Чуть поодаль, рядом с дорогой, был шалаш. Там отдыхали и прятались от полуденного зноя работницы коммуны. Туда она и поведет этого бледного гринго в грязной и изношенной одежде. Пусть отмоется, отдохнет. Время есть. Вечером мимо коммуны со стороны крокодиловой фермы будет проезжать грузовик с русскими. Она знала, что в крытом кузове грузовика на пароме везут в Гавану крокодилов. В Гаване из них делают чучела для русских команданте. Солдаты боялись ехать в кузове с крокодилами, поэтому все набивались в кабину. Часто они останавливались здесь и за пестрые ленточки и бусы пользовались услугами податливых работниц коммуны. Фиона знала, что вкусы у солдат были непритязательными, и достаточно было показаться и привлечь их внимание, как они с удовольствием отвлекались на время от своих обязанностей.
— Я помогу вам, сеньор! — решительно произнесла Фиона, осторожно взяла его за руку и повела в сторону шалаша. При этом она почувствовала, как сладко затрепетало ее тело от прикосновения к нежной коже американца…
Оливкового цвета ЗИЛ-130 с крытым брезентовым кузовом тарахтел по ухабистой дороге, ведущей к месту, где проводилась паромная переправа с острова Пинос на Кубу. Густо покрытый дорожной пылью грузовик, с двумя грязными разводами на лобовом стекле от давно стершихся дворников, ехал от водохранилища Лас-Нуэвас, где располагалась небольшая деревушка. Чтобы добраться до парома приходилось двигаться в обход гор Ла-Каньеда. Это почти в два раза удлиняло путь, но совершенно не смущало, а даже радовало, пассажиров грузовика. Хоть кабина ЗИЛа и была рассчитана на двоих, в ней сидело трое советских солдат и один кубинец. Одетые в выцветшие от солнца и многочисленных стирок хлопчатобумажные рубашки и брюки, в сапаты и с лихо надвинутыми на затылок беретах, они жались друг к другу в тесноте кабины. Самому старшему из солдат было не больше двадцати лет, и они весело переговаривались, покуривая сигареты. Кубинец Хока, ненамного старше русских, был одновременно проводником и переводчиком. Он радовался путешествию, угощаясь дефицитными советскими сигаретами «Ява», и получал от всего происходящего искреннее удовольствие. Оживленная беседа часто прерывалась заливистым, почти детским смехом, перекрывающим даже рокот мощного зиловского мотора. Только иногда сильные толчки позади, сотрясающие большой автомобиль, и тяжелые звуки от ударов о борта грузовика прерывали их веселую болтовню, и солдаты на миг испуганно затихали, настороженно прислушиваясь к тому, что происходило в кузове.