Но не устоять холодам! Где-то там, далеко, за тысячами километров собираются в путь Великие Птичьи Полки. Свежие весенние запахи, слитые в одно общее движение всех жизненных сил, сокрушают упрямого Старца: кряхтя уходит февраль в разрушенные ворота Зимы. А в другие — триумфальные праздничные ворота — жалуют долгожданные гости, меньшие сограждане наши — птицы. Направляемые сложными и во многом еще загадочными для нас, людей, механизмами инстинкта, птицы дружно втягиваются в перелет. Природа за миллионы лет предусмотрела для своих пернатых творений условия жизни, предписав им прибывать в означенные места в четко выверенные сроки. Заметим, что все меньше необъяснимого сохраняется в содержании тайны перелетов. Ученые-орнитологи успешно и с большим увлечением работают над окончательным разъяснением этой удивительной загадки Природы.
Итак, свершается Весна. Если мы с вами живем в таком большом городе, как Алма-Ата, то, чтобы испытать интерес к птицам, нужно уехать в Природу. И там .не потребуется ни напряжения, ни особой пристальности, чтобы заметить птицу и любоваться ею. К нашему удовольствию пернатые — одни из самых открытых существ со многими приметными особенностями. Они в большинстве своем подвижны, приятноголосы, комичны и почти сообразительны.
Если в вас воспитано уважение ко всем живым созданиям Природы, шедеврам ее творчества, вы полюбите по-настоящему птиц. И никогда вас не пресытят наблюдения за этими яркими, темпераментными и изящными существами, которые вносят очарование в наши горы, леса и степи, особенно в весеннюю пору!
А. Ф. КОВШАРЬ
В чужой стихии
Как-то погожим майским вечером, завершив обследование низовьев реки Талас и окружающих ее пустынных пространств, мы возвращались в город Джамбул. Когда до города оставалось всего километров двадцать, я вспомнил, что где-то поблизости должно быть озеро Сингербай, на берегах которого, как мне рассказывали, гнездятся журавли-красавки. Проверить это было очень заманчиво. Поэтому, несмотря на позднее время и общую усталость, я обратился к руководителю экспедиции с просьбой свернуть к озеру.
К моему удивлению, Иван Моисеевич сразу же согласился, и вот после получаса петляний по разбитым проселочным дорогам и расспросов то в одном селе, то в другом наш видавший виды запыленный УАЗик остановился, наконец, на зеленой лужайке у крохотного, но живописного озерка. Берега его густо поросли тростником, на противоположном берегу виден был какой-то дом отдыха, а прямо перед нами расстилался широкий открытый плес. Рядом тарахтел трактор, а по дороге то и дело проезжали машины.
Несмотря на такую близость цивилизации, озерко жило своей жизнью. На открытом плесе плавали утки и лысухи, в дальнем углу держался выводок большой поганки, или чомги. Из тростниковых крепей доносились крики камышниц, а скрипучие голоса дроздовидных камышевок состязались с дружным хором озерных лягушек. По берегам кормилось несколько черноголовых трясогузок и прилетевшие из поселка удод и пара скворцов, в воздухе стремительно носились, спускаясь до самой воды, деревенские и береговые ласточки. Журавлей вокруг не было видно, и только вдали, на фоне заходящего солнца, высоко в небе медленно проплывали два характерных величавых силуэта, но кто это был — серые журавли или красавки — так и осталось неясным.
Повисшее над горизонтом солнце осветило озерко косыми лучами, и на воду легли длинные тени от стеблей тростника. Пора было ехать обратно. Но когда я, подойдя к машине, бросил последний взгляд на озеро, то заметил, что поверхность его, бывшая еще минуту назад зеркальной, оказалась прочерченной какой-то линией, которая все удлинялась, образуя впереди себя расходящиеся круги. По озеру кто-то плыл.
Каково же было мое удивление, когда, посмотрев в бинокль, я обнаружил, что это была ... ласточка! Обыкновенная светло-бурая береговушка, намокшее оперение которой казалось сейчас почти черным. Странно было видеть эту властительницу воздуха в столь необычной для нее обстановке. Узкие, серповидно изогнутые крылья ее, так восхищающие нас легкостью и грациозностью своих движений в воздухе, сейчас намокли и беспомощно обвисли, напоминая скорее ходули или костыли, которыми птичка с видимым усилием опиралась о воду, занося их далеко вперед и рывком приподнимая тело над водой. После нескольких таких рывков, отдаленно напоминающих плавание стилем баттерфляй, ласточка подолгу отдыхала, распластав на воде крылья, а потревоженная ее продвижением вода светилась за ней шлейфом из пузырьков воздуха.
Затаив дыхание, следили мы за этим поединком маленькой птички с чужой для нее стихией. Путь ее лежал к тростнику, взобравшись на наклонные стебли которого, ласточка могла бы просушить крылья и улететь. Вот уже до спасительных стеблей остается метров двадцать, затем десять, пять, и наконец птичка скрылась в густых тростниковых зарослях. Расстояние в тридцать метров она преодолела за три минуты, тогда как летящей для этого понадобилось бы не более нескольких секунд...
Трясясь по ухабам разбитой дороги в наступающих сумерках, мы долго обсуждали только что виденное. Как ласточка попала в воду? Видимо, во время питья налету она не рассчитала то ли угол наклона, то ли скорость — вот и зачерпнула лишку воды. Как она сумела так долго продержаться на воде? В этом нет ничего удивительного. Ведь удельный вес птиц очень мал, и не только за счет пневматичности скелета и расположенных в полости тела воздушных мешков. Сам перьевой покров удерживает очень много воздуха и служит как бы спасательным кругом. Поэтому любая птица может держаться на воде, пока перо ее окончательно не намокнет. Известны случаи вынужденной посадки на воду в океане даже таких сухопутных птиц, как перепел. Вся загвоздка в том — как взлететь? Ведь сухопутная птица не может разбежаться по воде и оттолкнуться от ее поверхности при помощи перепонки на пальцах ног, как это делают, например, утки. Но наша ласточка нашла выход, добравшись до спасительного тростника.
Воинственный дрозд
В одной из старинных народных басен хитрая лиса шантажирует глупого и доверчивого дрозда, только что начавшего строить гнездо: она грозится съесть его будущих птенцов в случае, если он не выполнит ее условий. Басня не уточняет, о каком из 15 видов встречающихся в нашей стране дроздов идет речь, но можно смело утверждать, что это был не деряба. Самый крупный среди своих собратьев, он помещает гнезда преимущественно на хвойных деревьях и, как правило, довольно высоко над землей, куда лисе никогда не добраться. Но и против тех врагов, которым доступна любая ветка дерева, деряба далеко не беззащитен. Пока самка строит гнездо или насиживает яйца, самец зорко охраняет ее, сидя на верхушке одного из соседних деревьев. Завидев опасность, например, летящую сороку или ворону, он трескучим криком предупреждает свою подругу, а сам тотчас вылетает навстречу врагу. Сюда же устремляется и слетевшая с гнезда супруга, и вдвоем они задают хорошую трепку нарушителю невидимой воздушной границы. Так же ожесточенно, с непрерывными криками преследуют они в кроне гнездового дерева белку или куницу.
После появления в гнезде птенцов дрозды еще более смелеют. Теперь даже человеку небезопасно появляться у их гнезд, особенно у тех, где птенцы уже большие. Завидев человека, берущего из гнезда птенца (например, чтобы его окольцевать или измерить), деряба издали разгоняется и молча стремительно пикирует прямо в лицо. И только в полуметре, а то и меньше, вдруг резко сворачивает в сторону, издавая при этом пронзительное верещание. Если такая атака застает человека врасплох, можно от неожиданности даже упасть с дерева. Мне не раз приходилось подвергаться таким нападениям, а также видеть их со стороны. И каждый раз восхищали смелость и самоотверженность птицы, которая рисковала жизнью, так как ничего не стоило поймать ее сачком или даже сбить палкой. Это один из ярких примеров проявления великого инстинкта охраны потомства.