Сам воевода Белокрас вышел навстречу гонцам, сказал строго:
— Что за люди?
Роман соскочил с коня, молча подал ему Всеславов пергамент с печатью. Позвав Люта, долго читал воевода, хмурился, морщил лоб.
— Не верь им, — горячо заговорил Лют, — и не иди на помощь. Пусть горят их церкви. Пусть ихнего Христа так же бросят в грязь, как бросили нашего Перуна.
Беловолод смотрел на младшего поганца и, ужасаясь его кощунственным словам, невольно любовался им. Какая мужественная красота! Тонкий, гибкий в поясе стан, но широкая грудь, размашистые плечи, смуглые руки со светлым пушком, длинные волосы, русые, с медным отливом, белое, слабо загорелое лицо и прозрачно-синие глаза Во взгляде сила и упорство и чуть заметная растерянность. На белой юношеской шее завязан льняной шнурок, и на том шнурке густо нанизаны обереги: зубы диких кабанов и волков, вылепленные из красной глины кружочки. «Это он изображение солнца носит на своей груди», — догадался Беловолод.
— Вы полочане? — спросил Лют.
— Полочане, — ответил Роман и мрачновато усмехнулся: — На полочан киевские князья ходят охотнее, чем на половцев.
— Почему вы не ушли на свою Двину?
— Мы идем туда, куда идет наш князь Всеслав, — гордо проговорил Роман.
Поганцы пошли советоваться в огромный шалаш, у входа в который стоял четырехлицый дубовый идол. Оттуда доносились возбужденные голоса, даже крики. Наконец вышел Лют, сказал:
— Наш меч — ваш меч. Мы прольем кровь за Киев. Ты, — строго посмотрел он на Романа, — поедешь к великому князю Всеславу и скажешь, пусть готовит нам тысячу мечей, тысячу луков со стрелами и две тысячи копий. Завтра вечером, как только солнце упадет за лес, это вооружение должно быть у нас. Остальные останутся здесь, с нами. Если князь Всеслав нарушит свою клятву, мы сожжем их в честь Перуна.
Гонцы и Беловолод со страхом посмотрели на молчаливого идола. Роман уловил этот взгляд, ободряюще кивнул головой, крикнул:
— Ждите оружие! — и вскочил на коня.
Невесело было на душе у Беловолода, как и на душе у остальных дружинников. Их накормили поджаренной на костре дичиной, напоили ключевой водой, потом Лют подал знак — и поганцы притащили толстые дубовые чурбаны с железными цепями. Всех приковали за правую ногу к чурбанам, и Лют сказал:
— Не подумайте, что мы звери, но придется вам одну ночь поспать в обнимку с бревнами.
— Попали в очерет — ни взад ни вперед, — вспомнил любимую Ядрейкину присказку Беловолод и, оглядев растерявшихся дружинников, почесал в затылке.
Мрак опустился на лес. Погасли костры, только один-единственный горел у шалаша, в котором жили Белокрас и Лют. Спал языческий лагерь. Вои-дозорные бесшумно ходили вокруг него, изредка перекликались между собой голосами ночных птиц, и Беловолоду казалось, что это тенькают, кугукают и щелкают поганские лешие. Они уже, наверное, вылазят из дупел, из коряг, огненноглазые и косматые, с тонкими закрученными хвостиками, вылазят, чтобы всю ночь бегать, летать по лесу, качаться на ветвях, барахтаться в малинниках, валяться, купаться в черной болотной грязи. А как встретят прохожего или проезжего человека — горе ему! Сорвут с него одежду, защекочут и бросят голым в муравейник или закружат, заведут в непролазную трясину.
Шумел лес. Текла, как черная река, ночь. Скоро с глухой вышины полил дождь, зашелестел, забурлил, зашипел. Совсем тоскливо стало Беловолоду. Он вобрал голову в плечи, языком слизал с губ дождевые капли.
Вдруг чьи-то шаги послышались в темноте.
— Машека [56] идет, — испуганно прошептал Беловолоду сосед.
Но это был Лют.
— Полочанин, — тихонько окликнул он, останавливаясь в нескольких шагах.
— Я здесь, — отозвался Беловолод.
— Я щит принес. Возьми, накройся им.
Он подал Беловолоду кожаный длинный щит. Потом принес еще какие-то лохмотья и протянул двум остальным гонцам. Сам как был, так и остался с непокрытой головой. Помолчав немного, сказал:
— Я завел бы вас в шалаш, но нельзя вам, христам [57], ночевать вместе с нами.
— Вот и держите нас, как собак, на цепи, — злобно выдохнул Беловолод и закашлялся.
— Так надо. Сколько мы, истинноверцы, люди истинной дедовской веры, натерпелись и терпим от вас. Попы и черноризцы понавтыкали в нашу землю крестов, сожгли наших кумиров. Князья и бояре, ненасытные глотки, дерут с бедного смерда шкуру до самых костей. Как жить? Кому верить?
— Верь Христу, — убежденно сказал один из гонцов.
— А ты видел Христа так, как видишь меня? — обернулся на голос Лют. — Клал он тебе руку на плечо? — Он подошел и положил руку на плечо гонцу.