О тринидадский карнавал! Я видел его всего один раз, но уже никогда не смогу забыть. Еще накануне открытия ни спать, ни работать даже на одном из последних этажей отеля «Хилтон» было невозможно. Отовсюду, накладываясь друг на друга, неслись мелодии разных калипсо и грохот оркестров — шли последние репетиции. А потом наступил сам карнавал.
На улицы, затмив краски тропической природы блеском, яркостью и выдумкой поистине фантастических костюмов, выплеснулась людская река. Смеющаяся, танцующая, поющая. Кого и чего здесь только нет! Сказочная птица феникс. Переливающийся под солнцем огромный павлиний веер. Инопланетный пришелец в серебристом скафандре. Страшные морды зверей и милые птичьи головы. Сирены и королевы. Маски реакционных политических деятелей и спортивных кумиров…
Нет, всего не перечесть. Перед трибуной с почетными гостями шествие слегка замедляет свой темп — начинаются выступления групп, заранее подготовленные в строжайшей тайне от других участников. Иногда сразу по двести — триста человек участвуют в таком импровизированном концерте, разыгрывая целые спектакли и скетчи. Тут-то и оцениваются костюмы — работа над ними шла целый год, каждый вносил на их изготовление свой скромный пай из ежемесячного заработка: ничего не поделаешь, такова традиция.
Ну, а при чем же здесь калипсо, напрашивается вопрос. Очень даже «при чем»: оно является полноправным участником карнавала. Под его непрерывный аккомпанемент проходит шествие, без него, собственно, и праздник — не праздник. Сотни барабанов своим неистовым ритмом заражают артистов и зрителей, а в определенный момент «слово» предоставляется певцу. Это — кульминация выступления каждой группы, венчающая ее годовые усилия. Стать королем калипсо — высокая честь на Тринидаде.
Сорок восемь часов продолжается этот безумный, от всего отрешающий карнавал, самый красочный и веселый из всех в бассейне Карибского моря. Сравниться он может только с бразильским. Но в Рио нет прекрасного калипсо, нет этих огненных оркестров стальных барабанов, составляющих гордость Тринидада. И сейчас самое время рассказать о них.
Как-то вечером, выйдя на веранду отеля в Скарборо, я услышал, что где-то неподалеку музыканты как будто настраивают свои инструменты. Голоса их вначале мне не показались странными. Я даже явственно различал смычковые, ударные и щипковые группы. Потом вдруг появились саксофон, альт, виолончель, флейта-пикколо, скрипка. Удивительный оркестр…
И тут зазвучала музыка. Казалось, тугие океанские волны то накатывались на берег, то отступали, шурша галькой. Штиль сменялся грозой, покой — бурей, радость — горем. Четкий ритмический рисунок мелодии подчеркивали по очереди солирующие басы, баритоны, теноры и альты. А темп, темп песни не оставлял никаких сомнений в его «биографии» — родиться он мог только в Африке, а здесь приобрел напевность.
Я бросился к месту, откуда неслась музыка. На невысокой полукруглой эстраде стояли десятка три разновысоких металлических… бочек из-под керосина или бензина, а по их днищам совсем молодые парни с определенной частотой били деревянными палочками, извлекая волшебные звуки. Вот так бочки, ноющие разными голосами, — никогда не поверил бы, не увидев этого!
Музыканты кончили играть, и я подошел к одному из них. Зовут его Актон Скотт. Он охотно согласился рассказать об оркестре, в котором играет два года, и о самих инструментах. Вернее, инструмент-то был один — бочки, но совмещали они в себе множество других. На сцене стояли на специальных подставках-треногах 9 маленьких бочек, 11 — среднего размера и по сторонам — 10 больших. Рядом с ними лежали, отдыхая, ребристые металлические пластины, палочки с деревянными и металлическими набалдашниками.
Вот, собственно, и весь оркестр. Срезанные на разных уровнях, бочки издают звук разного тембра. Самые маленькие — высокий, напоминающий голос флейты или скрипки. Целые — низкий, басовый, мало чем отличающийся от фортепьяно. И так каждая из бочек, входящая в четко сформированную группу. Игру начинают все инструменты вместе, каждый ведет одну и ту же мелодию, исполняя часть музыкальной фразы, а затем по очереди смолкают, чтобы через определенный период вновь вступить в игру.
— Играть на бочках довольно сложно, — говорит, улыбаясь, Актон, — все время находишься в напряжении, чтоб не пропустить момент своего вступления. Этому нигде не учат, все зависит от твоего собственного чувства ритма и мелодии. Но музыка звучит в наших ушах с рождения, она в нас самих…
Актон, как и его товарищи, не профессиональный музыкант. Он работает клерком в судоходной компании, а по вечерам, когда оркестр приглашают в какой-нибудь ночной ресторан на открытом воздухе, играет в нем. Платят, правда, немного, но и эти деньги не лишние, а главное — есть возможность поиграть. Все вещи исполняются по памяти, без нот, в стиле калипсо или рэгге — своеобразного гибрида народной и современной джазовой музыки. Но нередко звучит и классика.
Актон разворачивает одну из бочек. На ее днище замечаю четко выбитые выпуклые сегменты. Их шестнадцать. Удары палочек по ним и дают звук определенного тона. От количества сегментов зависит тон всей бочки. А от мастера, превращающего с помощью пилы и тяжелого молотка обычные бочки в звучащие барабаны, требуется особое искусство и слух: ведь каждый сегмент звучит определенной нотой. Когда инструмент готов, его закаливают на огне.
Однако откуда же пошли эти необычные оркестры? Почему они возникли именно на Тринидаде, а затем уже получили «права гражданства» на других островах Вест-Индии — на Барбадосе, Ямайке, Доминике, Антигуа и Сент-Люсии?
В книге тринидадского музыковеда Антони Джонса «Стальные барабаны», недавно изданной в Порт-оф-Спейне, дан ответ на этот вопрос, который многие журналисты (в том числе в советской печати) пытались трактовать по своему разумению. Объяснения давались разные и неточные, хотя и весьма близкие к истине. Но это не была сама истина.
Оказывается, все началось еще в конце прошлого века, когда на Тринидаде возникли первые оркестры «тамбу-бамбу», инструментами в которых были разной длины и толщины отрезки ствола бамбука. Автор книги считает, что эти оркестры были одной из форм самовыражения отчаявшихся подневольных негров. Со временем развился и утвердился так называемый базовый тон — низкий или высокий, «режущий». А промежутки, образованные этими двумя различными волнами, заполняли звуки бамбука средней толщины.
«Тамбу-бамбу» играли на улицах во время карнавала, на различных праздниках в течение года. Но когда началась вторая мировая война — Тринидад тогда был колонией Англии, и многие его жители воевали в составе британской армии, — карнавалы были запрещены на острове. Смолкли и оркестры. А в день капитуляции фашистской Германии бамбуковые барабаны вновь оказались в руках ликующего народа.
Переполненные радостью люди танцевали и пели прямо на улицах, подыгрывая себе на всем, что оказалось под рукой и что могло греметь и звенеть, — на пустых бутылках и жестяных коробках из-под галет, консервных банках и сковородках, кастрюлях и старых железных бочках. Эта какофония звуков не укрылась от ушей «барабанных экспериментаторов», почувствовавших, что стихию можно укротить и направить в рукотворное русло.
Наиболее приемлемым и податливым материалом оказались именно бочки, которые вначале обрезали до нужной длины, а затем «настраивали». Вскоре появился первый такой оркестр под руководством Уинстона Симона. Правда, назывался он… кастрюльным.
В 1950 году в Порт-оф-Спейне состоялся первый конкурс оркестров стальных барабанов, который дал толчок их повсеместному распространению не только на Тринидаде, но и в других странах. Артистов стали приглашать на различные празднества, показывали они свое искусство и за рубежом, неизменно вызывая восторг публики. У музыки, рожденной стальными барабанами, появились даже броские эпитеты: «расплавленное золото», «раскаленная лава, воплощенная в звуке», «космический электроорган» и так далее.