Но проходит и вечер, и выпито вино, и замолкает музыка, и остывают от любовной горячки тела. Гаснет и навязчивый фон реклам, призывающих приобретать немедленно вещи, без которых жизнь разумного существа считается (кем же, интересно знать?) убогой и неполноценной (а посему‑то и нужно добывать те самые разноцветные бумажки). И тогда‑то и наступает время снов.
Сны многоразличны. Череда неясных видений, отражений уже виденного и пережитого (или же того, что хочется — или не хочется — видеть и пережить). Размытые образы, составленные из обрывков привычного, смутные и малопонятные символы. Бредовые кошмары, заставляющие учащённо колотиться усталое сердце. А иногда с пугающей отчётливостью приходит Необъяснимое, никогда ранее не изведанное (так, по крайней мере, подсказывает так называемый жизненный опыт и мудрость прожитых лет). И тогда просыпаешься, как от толчка, вскидываешься на смятой постели, секунду–другую прислушиваешься к тихому дыханию спящего рядом с тобой человека, вглядываешься в темноту за окном и ложишься снова и пытаешься заснуть (в тайной надежде увидеть это опять). Или же встаёшь (осторожно, чтобы не разбудить того, другого, ведь сон твой — это только твой сон) и идёшь на кухню, и ставишь кофе, и следишь, как кольца сигаретного дыма слагаются в причудливые зыбкие образы. В сонниках искать ответы бесполезно — там и понятий‑то таких нет. И не менее бесполезно обращаться к трудам маститых учёных от психиатрии, объясняющих всё просто–напросто спонтанной и хаотичной игрой слабых электрических импульсов в коре головного мозга и в нервных окончаниях.
Не будем спорить с маститыми. В конце концов, убеждать их в чём‑то таком — не наше дело. Но откуда эта пронзительная ясность, и ощущение утраты, и боль Памяти? Легче всего отмахнуться и списать всё на неустойчивость психики и особенности натуры, нежели попытаться и рискнуть разобраться. А разобраться надо, непременно надо. Впрочем, каждому своё, и каждый решает сам за себя. Хотя, конечно, очень и очень соблазнительно попытаться решать за других — вот только эти другие почему‑то такой образ действий отнюдь не приветствуют (были уже прецеденты — но об этом разговор совсем особый).
Сны приходят ночью.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. УТРАТИВШИЙ ПАМЯТЬ
…Лавина пришла так, как всегда приходили Лавины — внезапно. Ничто не предвещало начала вселенского бедствия, ни малейшего возмущения не отмечалось ни в потоках энергии, пронзающих плоть Мира, ни в магических составляющих Мироздания. Привычная картина структуры Вселенной — во всей её многомерной сложности — оставалась безмятежно спокойной до того рокового неуловимо–краткого мига, который разорвал настоящее на «до» и «после» катастрофы. Никогда ещё ни одному самому искусному Магу, ни даже сообществу Магов не удавалось хотя бы за короткое время до наступления беды почувствовать её приход, предсказать, предупредить…
О самой природе Лавин также известно было очень и очень немногое. Знали только, что они есть порождения неукротимого Внешнего Хаоса, проявления его прорывов, вторжений в плоть Сущего. В сфере воздействия Лавины все, что составляло Познаваемую Вселенную, все её понятийные компоненты — Пространство, Материя, Время, Разум — нивелировались до Первозданного Состояния, в коем они пребывали до Первого Мига Творения. Причём распад шёл и вглубь, захватывая смежные измерения (в отличие от того эффекта, который возникал при применении Абсолютного Оружия, когда разрушения бывали гораздо более локальными). Лавина же громадным языком вылизывала огромные области Бытия, выгрызая в плоти Мироздания чудовищную рану, которая врачевалась потом многие и многие тысячелетия, причём рубец от этой раны отпечатывался навечно. Лавина могла проявиться в любой области Познаваемой Вселенной, в любом из сочленённых Смежных Миров. Каких‑то зафиксированных закономерностей места и времени Прихода Лавины не существовало…