Шара зажмурилась, точно от удара, но промолчала; и Иххаш, вцепившаяся было в порыве отчаяния в ворот ее рубашки, невольно отстранилась. Молча отвернулась, уставившись на ровную поверхность водной глади. Молчала и лучница, только пальцы ее непрерывно теребили рукава. Что сказать тебе мани-учкун[67]… Рассказать тебе, как Моргульское командование, силясь выведать тайну, раз за разом подставляло твоего отца в надежде, что хитрец однажды перехитрит сам себя, выдав настоящее расположение коридоров… Как пойманный на лжи та’ай-хирг-кхан Рагдуф вынужден был сознаться, что много лет водил всех за нос… Рассказать, как попал он к Назгулам? Как молчал на допросе, ухитряясь лгать даже Зрачкам Всевидящего Ока, потому что от этого зависела не только судьба его родного народа, но и твоя собственная, мани-учкун, жизнь… Или может, стоит поведать, как в темноте ледяного карцера Моргульских подземелий он рассказывал о мудром и справедливом уллах Мелх-харе своей сокамернице — перепуганной девчонке-стрелку, что всего лишь на пару десятков лет была старше его собственной дочери… Можно. Многое можно поведать… а смысл? Пусть лучше для тебя он остается живым предателем, чем мертвым героем. Да и героем ли? Довольно уже сказанного…
— Пойдем — Шара поднялась с пола, с трудом распрямляя затекшие от долгого сиденья ноги. — Нас, наверное, ждут… вернее — тебя.
Иххаш встала, собрала вымытые плошки, и они вдвоем двинулись в обратный путь.
В главной пещере собралось уже все племя. Оно оказалось довольно большим, как и следовало ожидать, те восемнадцать иртха, которых лучница встретила в самый первый день, были всего лишь небольшим отрядом воинов вождя. Шара насчитала сто девять фигур, в молчании образовавших подобие полукруга под сводами пещеры. Слева от очага рода по-прежнему восседала хар-ману Шадрух: казалось, за все это время она так ни разу и не пошевелилась; справа, опираясь на длинное копье, стоял Рагхулун. Позади священного очага спиной к присутствующим, застыл неподвижный Рраугнур-иргит. Шара и Иххаш незаметно пробрались в пещеру и заняли место позади прочих собравшихся.
Гулко ударил медный гонг, и шаман племени повернулся лицом к очагу. Куда исчез тот немощный, сгорбленный и белый как соль старец? Нет, он не стал моложе, движения его по-прежнему были лишены стремительности, но теперь в них появилось величие, точно Рраугнур-иргита переполняла иная, неведомая сила. По этому знаку стоявшие в первом ряду воины подгорного племени затянули погребальную песнь. Это была заунывная мелодия, лишенная слов, которую сопровождали лишь глухие удары копий в каменные плиты пола пещеры, и невольно казалось — то поют сами своды, и тяжко бьется заключенное в камне сердце древних гор. Под эти звуки Рраугнур-иргит неспешно двинулся вкруг очага, бросая в священное пламя кусочки окаменевшей сосновой смолы. Она вскипала светлым пламенем, таяла в углях и пылающие ручейки ее, извиваясь, огнисто-голубыми змейками ползли точно слезы по щекам. Сосна… танно… Пепел и кровь…
Шара украдкой бросила взгляд по сторонам. Всюду были незнакомые лица: скорбные, растерянные, угрюмые… И среди этих лиц она вдруг почувствовала себя совершенно чужой, посторонней нахалкой, что ненароком забрела поглазеть на чужое горе. В самом деле — ну зачем она здесь? Размышляя, как бы половчее улизнуть, Шара на глазок прикинула расстояние до входа. Далеко… да и полог вряд ли удастся откинуть незаметно.
Пока она сомневалась, шаман подал знак и пение смолкло. В его руках в наступившей тишине вновь ударил гонг: один… два… три… Десять. Десять ударов будет сегодня, по одному — за каждого. Проклятье! На глазах выступили слезы смущения и досады. Да ведь многих из этих погибших она и в глаза-то не видела! Ну что, в самом деле, притащилась на обряд погребения…
— … Создатель наш, услышь свой народ!
Шара вздрогнула, внезапно сообразив, что вместо того, чтобы воззвать к духам предков, шаман говорит совершенно иное. Создатель? Она отказывалась верить собственным ушам: может быть, для всех остальных это было простым набором звуков уллаг’ин-кхур — «языка духов» — но Шара прекрасно понимала каждое слово, несмотря на ужасный акцент: сейчас слепой старец говорил на… ах’энн!
— …Прими, о, Великий, бескровную жертву, оплаченную кровью сыновей и братьев наших: Ранхура…
Девушка дернулась, пред внутренним взором невольно встало лицо маленького степняка из Третьей Нурненской. В том, что один из погибших носил то же самое имя, лучнице почудился дурной знак. Чтобы успокоиться, она заставила себя слушать дальше.