— Слово мое — к матери рода! — провозгласил Рагхулун. — Эта женщина… — он кивнул в сторону смущенной и растерянной Шары, — явилась из далеких и беззаконных земель Востока, где забыто само имя Мелх-хара. Не по его ли воле проделала она долгий и опасный путь, не промыслом ли его нашла дорогу к корням гор? А когда в пещеры вторглись чужаки, она вместе с нами защищала наш дом. Так почему же ты, мать, до сих пор видишь в ней чужую?
Хар-ману Шадрух выслушала упреки, не моргнув и глазом.
— Потому что она и есть чужая!
— Мать… — устав взывать к гостеприимству, Рагхулун принялся за доводы здравого смысла. — В клане слишком мало женщин. Урук-тха’ай убили четырех, остались только ты и Иххаш. Позволь ей войти в наше племя, назови дочерью!
Бронзовое лицо матери рода прорезала снисходительная усмешка.
— Да, урук-тха’ай принесли нам немало бед, но беды эти только наши, сын мой! Дела клана вовсе не столь плохи, чтобы нуждаться в полукровках-йерри! — ее презрительный взгляд вскользь мазнул по стоящей в сторонке тощей и нескладной девице. — Назови мне хоть одну причину повесомее: чем же таким заслужила она стать одной из нас? Ну же, сын…
Рагхулун оскалил клыки:
— Более векую причину, мать? — вкрадчиво переспросил он, растягивая слова, хоть это и было совершенно ему несвойственно. — Хорошо. Пусть тогда узнают все… — он взял Шару за плечи и развернул лицом к остальным. — В последнем бою эта женщина спасла мне жизнь!
Послышались недоверчивые и удивленные возгласы, кто-то шагнул поближе, чтобы лучше разглядеть чужестранку. А Рагхулун, наслаждаясь произведенным впечатлением, небрежно бросил:
— Жизнь вождя племени — достаточная плата за право называться одной из нас? Ответь мне, мать — во что ты ценишь меня?
Стараясь не выдать замешательства, охватившего ее при этих словах, хар-ману Шадрух бросила косой взгляд на стоящего за плечом шамана. Разумеется, слепой старец не мог этого заметить, просто счел, что настало время вмешаться:
— Так было! — провозгласил Рраугнур-иргит.
Иххаш счастливо засмеялась, когда ее новая знакомая смущенно буркнула что-то вроде «угу» — исключительно из-за необходимости сказать хоть что-нибудь в подтверждение слов Рраугнур-иргита. И у хар-ману просто не осталось иного выхода.
Глава 19
Так исчезла Шара из клана Желтой Совы, бляха номер 28/16 ка-арк, стрелок-дезертир с Кирит-Унгольской заставы, и ее место заняла совершенно другая личность — восьмидесятидвухлетняя Шара из Халрагхахар[69], единственного клана иртха Туманных гор. Как-то само собой вышло то, что для всех лучница так и ухитрилась остаться в промежуточном положении между чужой и своей. Была ли тому причиной необычная внешность или слухи о «посланнице Мелх-хара», но никому не казалось странным, что новая ирк-мани проводит в пещере хар-ману лишь часы сна, в остальное же время подолгу беседует о чем-то с Рраугнур-иргитом или в великой задумчивости курит неизменную свою трубку, сидя на полу коридора. По той же причине никто из новых соплеменников не заострял внимания на видавшем виды потрепанном лархане и тяжелом дальнобойном анхуре за спиной девушки: дикая страна этот Унсухуштан, что взять с тамошних иртха? Отдавая дань уважения древнему неписаному закону, что запрещает женщине брать в руки железо, храг вместе с перевязью и ножнами перекочевал на самое дно вещмешка. Деревянный же анхур по-прежнему занимал привычное место за хозяйским плечом — ну, должны же, в конце концов, существовать некие уступки — какой стрелок без анхура? Продолжая развивать тему, лучница со своей стороны задумалась над следующим обстоятельством — как в таком случае надлежит быть со стрелами? После получаса торчания в облюбованном для размышлений коридорчике, она пришла к выводу, что стальные наконечники можно заменить костяными. Эта идея оказалась даже более ценной, нежели предполагалось изначально — от кирит-унгольского боезапаса оставалось две трети. В здешних богатых ивняком местах это само по себе было не смертельно, однако, Шара всерьез сомневалась в наличии железа для наконечников, не говоря уж о том, что без помощи кузнеца тут не обойтись. Просить о помощи или одолжении орчиха, как истинное дитя своего гордого народа, не привыкла с детства, а в армии так и вовсе разучилась. В конце концов, приставать к кому-либо с подобной просьбой было бы столь же нелепо и дико, как просить другого почистить ей сапоги или заплести косы.