…Зарево вставало под небеса, и в его хищном багрянце замшелые стволы деревьев казались раскаленными докрасна прутьями огромной клетки. В стылом лесном воздухе плывут клочья гари, от вездесущего дыма слезятся глаза, но чуткое обоняние иртха различает еще один, почти неуловимый запах — запах крови. Далеко на полночи горит земля и стонут камни, но даже здесь, в дикой лесной чаще слышны отголоски буйства стихии. И повсюду — этот запах, липкий железистый привкус на губах, жар чужой боли бьет тугой спиралью в кровавые облака. Духи смерти ныне собирают жатву, и звенит израненный, наискось прочерченный сталью воздух. Плеть чужого отчаянья и страха наотмашь бьет по сознанию, и откуда-то со дна поднимаются древние звериные инстинкты: точно сотни близких и далеких голосов на все лады исступленно кричат одно и то же «Беги! Спасайся! Это смерть… Беги!» И повинуясь этому крику ноги делают первый нерешительный шаг назад…
А обезумевший северный ветер продолжает хлестать по лицу, обжигая ноздри горячим соленым туманом. Пролитая кровь… прерванная жизнь. Страшная, незнакомая сила, от которой не найти спасения, против которой бессильны клыки и когти, и остается только одно — прочь, как можно дальше от того места, где пируют духи смерти, чтобы не стать частью их трапезы.
Темный лес летит навстречу, мелькая стволами, и скрывается позади неверная тропа, а за плечами парит тот безумный слепой страх, что заставляет бежать, не чуя усталости…И только сердце отсчитывает частые, исступленно-глубокие удары: «быстрее… быстрее…».
Они были совсем непохожи на иртха, эти странные, призрачно-тонкие создания, в чьих широко распахнутых глазах плясали блики огня, охватившего бревенчатые стены. Рассыпается золой в горсти затейливое деревянное кружево, векам горячо — это неостывший пепел сожженного дома оседает на ресницах… а, может, слезы? А они все идут и идут, и ледяная сталь доспехов вскипает в отблесках пожара…И так странно бездушны отточенные движения смертоносных клинков: ни ярости, ни мрачного торжества, ни хмельного упоения боем — ничего, лишь молчаливый спокойный расчет, скупые и безукоризненно точные взмахи, неизменно встречающие каждую новую цель. Алые капли на светлых клинках…
Им нечего было противопоставить этой силе. Им, ни разу не державшим в руках оружия, не знающим, что такое причинять боль. Мощный удар, почти ломая пальцы, выбивает из руки неумело сжатый меч и следом — длинный нескончаемо долгий высверк отраженного пламени и вспышка боли. Тонкая рубашка, косым ударом рассеченная на груди, мгновенно тяжелеет от крови. Тело еще оседает в дымящуюся траву, а безжалостное лезвие продолжает свой путь, подобно порыву ветра в сухих стеблях тростника: падающие изломанные фигуры…искорки жизни, гаснущие в золоте глаз — точно неверное отражение звезд в стылом омуте подергивается рябью…Пепел и кровь… Зарево пожара неровным багрянцем красит мертвые лица, и кажется, что все это — неправда, не всерьез: в широко распахнутых глазах — ни боли, ни страха, лишь непонимание да какая-то полудетская обида…Повисший в воздухе вопрос, так и не высказанное, запоздалое: «за что?». Жаркие веселые язычки пожирают страницы, пляшут в осколках лопнувших витражей… И лишь одно-единственное, пронзительно-яростное лицо, бездонные сухие колодцы зрачков, впитавших чужую боль. Мрак сгущается за спиной и нетронутая кровавыми отблесками тень похожа на сложенные крылья, искаженное мукой лицо — белый клин меж потоков черных волос. Волны силы расходятся от одиноко стоящей на пепелище фигуры, точно во все стороны тянутся нити, пытаясь сплести невидимый щит…уберечь то, что еще осталось…
Испуганная малышка посреди разбросанных искалеченных тел прижимает к груди маленькую ручку с не по размеру широким золотым браслетом, точно боится уронить последнюю вещь, что хранит родное тепло… Закованная в сталь высокая фигура склоняется, заслоняя собой свет пожара, и требовательно протягивает ладонь — «пойдем». Безлико-прекрасные черты…упертый в землю окровавленный клинок — всполохи на лезвии.
— Не бойся. Я не трону тебя.
Губы по-прежнему сомкнуты, средний, бесполый голос звучит в голове.