Пламя перекинулось на соседнюю крышу, и, вторя его гулу, из глубины дома донесся отчаянный женский визг. Кто-то здоровый, кажется, Багнур — со второго удара снес дверь вместе со всеми засовами, и, держа ятаган на отлете, скрылся внутри.
В доме что-то загрохотало, а мгновением позже распахнулись ставни, и из окна на рыхлую землю спрыгнула средних лет женщина в светлом платке и коричневой шерстяной юбке. Вопреки ожиданию, она не побежала прочь, спасаясь от огня и стали, а осталась стоять на месте, ибо вслед за нею в окне показались еще две фигуры. Опираясь на подставленные руки, из окна с трудом выбиралась грузная, морщинистая как исписанный пергамент, женщина с совершенно белыми волосами. Сзади старуху подталкивали тоненькие, прозрачные ладошки, что могли бы принадлежать ребенку или совсем юной девушке. Оконный переплет был слишком узок, и стоящая внизу, утопая по щиколотку в грязи и морщась от дыма, из последних сил продолжала тянуть старуху, которая что-то непрерывно бормотала, будто бы убеждая бросить ее и, покуда не поздно, спасаться самим. Обуглившиеся бревна крыши начинали угрожающе потрескивать, готовые обрушиться в любой момент. Женщина помоложе отчаянно мотала головой, по щекам, мешаясь с потом и сажей, катились слезы. Грохот в доме раздался вторично, и лучница зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, то увидела, что тело старухи, обмякнув, повисло в окне, и кровь из открытого рта тонкой струйкой стекает вниз. Глаза женщины-сухну расширились от ужаса. Отпустив мертвые старческие ладони, она побежала вдоль стены, истошно вопя какое-то слово, но путь ей преградила забрызганная кровью фигура Горбага. Коротко свистнул ятаган, и сухну, дернувшись всем телом, ничком упала на землю, продолжая сжимать в нелепо вывернутых руках подобранный на бегу подол. И тут сверху обрушилось горящее бревно. Горбаг чудом уцелел: конец бревна, вместо того, чтобы попасть по затылку, всего лишь придавил ему ногу. Сквозь поток отборнейшей брани послышался чей-то крик. Кричали на черном наречии, и Шара разобрала слова: «Наверху! Там!» Вскинув голову, девушка увидела на охваченной пламенем крыше две маленькие согнутые фигурки, что, пыхтя от натуги, пытались отодрать еще один метательный снаряд.
— С-стрелок! Наркунгур тебя задери! — рявкнул над самым ухом знакомый голос. — Убрать сию же секунду!
— Й..йах… — сквозь стиснутые зубы простонала Шара и выдернула из колчана стрелу. Да что же это… Сухну'учкун'ай, маленькие совсем…Ай, ну за что-о-о? Хотя… слезть все равно не смогут, сгорят заживо. Уж лучше стрела в горло…ай, уллах-тагору…
Пальцы рванули тетиву раз. И еще один. А остатков силы воли хватило на то, чтобы отвернуться.
Мимо рысцой пробежал Багнур, с отвращением отряхивая капли чужой крови с ятагана. По дороге на него налетел невесть откуда взявшийся сухну с охотничьим копьем. Удар сбил с ног пожилого иртха, но, быстро перекатившись по земле, он увернулся от вонзенного в землю копья, после чего пнул противника под колени. Тот оказался тоже не из пемзы тесан, и, отскочив, ударил копьем снова, не давая охотнику подняться. Шара, не задумываясь, вскинула анхур, но опоздала: из груди человека неожиданно высунула острый нос черная ивовая стрела. Упавшее на Багнура тело вновь повергло только что начавшего подниматься охотника обратно на землю, и пока тот, кряхтя, спихивал с себя этот груз, к ним рванулись еще двое. Одного застрелила Шара, а второго сшиб сам охотник, дотянувшись до лежащего рядом копья. Радбуг с перекошенной от восторга рожей, пробежав по улице, с пинка высадил чью-то уцелевшую дверь и скрылся в доме. Лучница огляделась: воевать, похоже, было больше не с кем. Из провисших сорванными дверями жилищ еще доносились какие-то крики, которые, впрочем, имели обыкновение достаточно быстро стихать. От дома, что загорелся первым, остался лишь обугленный остов, и росшее невдалеке почерневшее от огня дерево роняло с обугленных веток ломкие, съеженные листочки. А среди углей и горячей серой золы на коленях стояла тоненькая детская фигурка в перепачканном платьице. Тощая золотистая косичка на затылке вздрагивала, а девочка, размазывая по лицу соленые ручейки, тормошила лежащее вверх спиной тело. Задранный до колена подол шерстяной юбки открывал неестественно вывернутые в коленях голые белые ноги, испачканные землей. Это та самая… Или, может, другая…какая разница… Шара стояла, не в силах отвести взора от жуткого и невыносимо печального зрелища, но дело здесь было даже не в жалости к одинокому беспомощному существу. Недавний сон драл по спине ледяным ознобом, перед глазами мелькали лица из странных ночных видений, картины сегодняшней бойни и другой, случившейся давно, бессчетными веками ранее…или полтора нах-харума назад… Пепел и кровь…изгородь из мертвых тел и не знающая жалости сталь. Девочка над убитой матерью…Она была этой девочкой…Тогда, во сне у нее было все, даже имя, но сейчас — не вспомнить…Пепел…голова… Артэи, къаллэ! Им’эркъэ-мэи, элли хэллъи…[23] Теплое золото на запястье, на лету остывают прозрачные капельки слез, сорванные с ресниц ветром… Ай, уллах-тагор’ин нарт…не хочу!!!