— Я счастлив, — признавался он. — Истинное «Я», скрытое маской, остаётся верным себе, отдалённым, бесстрашным, непроницаемым как камень.
Некоторое время Чайка пользовался ногами другого человека. Здоровенный lépero по прозвищу Гора сделался его вторым телом и носил товарища на своих плечах. Однако Гора оказался неудачливым вором, и в конце концов мстительные жертвы сумели заманить его в засаду. Озлобленная толпа хлестала Гору плетьми, пока не содрала почти всю кожу, а обе кисти преступных воровских рук отрубили, окунув культи в кипящее масло. В последующие годы его отсечённые обрубки выглядели ещё более устрашающе и неприглядно, что, впрочем, никоим образом не уменьшило жизнелюбия этого человека. Гора постоянно шутил, что эта двойная ампутация помогла ему избежать рудников, потому как даже алькальду не нужен безрукий раб. Таким образом, Чайка ездил на гороподобных плечах товарища и извивался в самых чудовищных, невообразимых позах, ну а Гора тем временем совал под нос тем, на чью милостыню рассчитывал, свои уродливые культи и ревел:
— Подайте на пропитание безруким, безногим и лишённым костей!
Чайка был мозгом, а Гора олицетворял физическую силу. Одно время они были самыми удачливыми нищими в Веракрусе.
Пока не появился я и не научился Чайкиным фокусам.
Толпа расступилась, чтобы пропустить многочисленную процессию из священнослужителей, монахов и монахинь, спускавшихся на набережную. Большинство священников и монахов носили грубые мешковатые рясы из козьей шерсти — белые, серые, коричневые или чёрные, в зависимости от того, к какому ордену они принадлежали. Поясами им служили верёвки, на шеях висели чётки с деревянными бусинками, головы покрывали капюшоны. В руках Божьи служители несли кресты, а их обувь, преимущественно пеньковые сандалии, поднимала пыль при ходьбе. Казалось, священники и монахи состязаются в том, чьё облачение самое поношенное — рясы были потёртыми, многократно чиненными, просто заплата на заплате, пропотевшими и запылёнными. Такими же грязными были и их лица.
Отец Антонио когда-то был одним из них — верных обетам смирения, трудолюбия и аскетизма. Впрочем, встречались среди духовной братии и такие клирики, которые пренебрегали этими постулатами. Они ездили верхом, носили рубашки из тонкого полотна и шёлковые чулки, а их приходы и обители, по сути, являлись богатыми гасиендами, процветавшими за счёт каторжного труда индейцев-пеонов, души которых святые отцы явились спасать.
— Новый Свет был покорен не только мечом, но и армией священников, — сказал мне как-то раз мой добрый покровитель. — Причём большинство отдало всё, что у них было, даже саму жизнь, чтобы принести святой крест в эту погруженную во мрак невежества землю. А теперь эти паршивцы расхаживают в шелках и погоняют свою паству, как вьючных животных.
— И всё это ради грязных барышей, — заметил я.
Отец Антонио печально кивнул.
— Мыслимое ли дело, чтобы священник сам грабил свою же паству, словно он не пастырь, а волк в овчарне? Это ли не грех против Господа?
Мимо меня проследовало впечатляющее шествие священнослужителей, монахов и монахинь, собравшихся со всей Новой Испании, ибо каждый монастырь счёл своим долгом поприветствовать нового прелата. Их голоса возносились ввысь вместе с пылью из-под сандалий.
Выставив перед собой кресты, он пели «Те Deum», священный гимн, обращённый к Господу:
В то время как религиозные ордена шествовали посреди улицы, с обеих сторон монашеской колонны клубилась огромная толпа мирян — купцов, землевладельцев, врачей, законников, ремесленников, лавочников, трактирщиков, солдат, а также красоток мулаток, негров-рабов и уличных léperos вроде меня — воров, грабителей и проституток. Кто спешил получить доставленное морем письмо, кто посылку или деньги от родных, иные торопились встретиться с друзьями. Жёнам моряков, метискам и индианкам, не терпелось увидеться с мужьями, тем более что побыть вместе им выпадало лишь на протяжении того времени, пока корабли разгружали, ремонтировали, смолили и переоснащали. Были в толпе и просто любопытные вроде меня.
Всё новые и новые суда входили в гавань, бросали якоря и крепили швартовы к тяжёлым бронзовым кольцам, которые были вмурованы в стены форта, дабы обеспечить прикрытие от бурь. Шлюпки доставляли к ним из города служащих королевской таможни и представителей святой инквизиции. Поднявшись на борт, те подвергали досмотру все товары и ручную кладь, за исключением, быть может, багажа архиепископа и его свиты. Всё подозрительное с точки зрения церковного благочестия подлежало конфискации, каковую инквизиторы и осуществляли незамедлительно.