— Вожатый ваш искать-то тебя велел, — сообщила женщина.
— Какой вожатый? — удивился Дима.
— Ну, тебе лучше знать, какой. Известно, пионерский вожатый.
— Да с нами не было вожатого! Может, Лёнька?
— А мне откуда знать — Лёнька или Колька. Вот привезу — вы там и разбирайтесь.
Коня они оставили вдали от просеки и пошли вперед пешком.
Дима задыхался от дыма и зноя и, пройдя немного, остановился. Решиться итти дальше было трудно, но все же он решился. Там, впереди, хрустело и завывало и не смолкал какой-то шипящий свист, похожий на паровозный. Дима еще раз остановился, потому что итти вперед было просто очень страшно. И, может быть, он повернул бы назад, если бы не увидел людей — суетливые, озаренные светом фигурки, делавшие что-то, казалось, в самом огне.
Видеть их было отрадно и радостно. Прикрывая ладонями лицо, Дима двинулся на огонь.
Он вышел на просеку. Близко подступившее беснующееся пламя, гулкий шум, неясные в нем крики — все это ослепило и оглушило его. Небольшая головня, рассыпая искры, мелькнула перед глазами и плюхнулась рядом. Дима вздрогнул и сказал вслух:
— Трус!
Женщина подтолкнула его:
— Туда иди, — и махнула рукой вправо, — там они, приятели твои.
Дима пошел вправо, прижимаясь к тому краю просеки, что был подальше от огня. И вдруг он увидел Лёню и закричал тонким, сорвавшимся голосом:
— Ребята!..
Лёня оглянулся на этот вскрик и увидел, как подрубленное дерево, занявшееся огнем, наклонилось, растопырив ветви, и падает прямо на Мишу. В тот же миг и Дима заметил это. Они с Лёней одновременно бросились к товарищу. Но их опередил Павел. Он подбежал к Мише и, рванув его на себя, отбросил в сторону. Миша упал, а в двух метрах от него рухнула горящая сосна. Он вскочил. Рядом стояли Лёня и… Дима.
Миша вытаращил глаза, хотел что-то сказать, но только проглотил слюну. И Лёня ничего не вымолвил, а Дима по инерции повторил: «Ребята!» Лишь после этого Лёня пробормотал:
— Димус! А?
— Ну! — сказал Миша и добавил только: — Эх…
7. Только вперед
Огневая работа закончилась лишь ночью. Пламя не погасло, не отхлынуло, а, дойдя до просеки и измучившись в борьбе с людьми, истощилось, побледнело, сникло. Желтые языки его неуверенно подымались то тут, то там и, шатаясь, клонились вниз и падали. Шипели и потрескивали обуглившиеся деревья. Все застилал дым.
Старик повел ребят в дом сына. Сам лесник с группой рабочих остался на пожарище. Надо было следить, чтобы огонь не разгорелся, не перекинулся дальше. Павел пошел с ребятами.
— Я с вами переночую да провожу немного.
— Вы уже на практике? — спросил Лёня. — Вы нам даже и не объяснили, как вы на пожар попали.
— Да ведь некогда же было, голова! Что же, мы с тобой сели бы разговоры разговаривать, а кругом люди с огнем воюют!.. А появился я с торфяника. Мы там с товарищем были.
— А разве геологи на торфяниках работают?
— Они везде работают. Вот отдохнем, я вам про этот торфяник расскажу.
Они подходили к малюсенькому прудику. На берегу его, у невысокой, поросшей черемухой и травами плотины стоял огороженный пряслами дом.
— Вот вам гостиница наша, — сказал дед, и было видно, что ему эта «гостиница», дом сына, очень нравится. — Поплещемся-ко.
Вода в прудике была прохладная и мягкая. Залез бы в нее — и не вылезал.
Старушка, остававшаяся дома, понаставила на стол столько всякой стряпни, что тарелкам едва хватало места. Но странно: аппетита не было. Ели вяло, нехотя. Во рту не исчезал сладковато-горький дымный вкус. Глаза резало, веки слипались, и от этого глазам было еще больнее. Руки дрожали от усталости.
Игнатьич — так звали старика — рассказывал старушке о пожаре. Она скорбно покачивала головой, прижимала руки к животу, как будто он болел, и вздыхала:
— Охти, охти!..
— Изрядно горел, — скребя бороду, говорил Игнатьич. — Помню, однако, годков сорок назад лес у нас занялся — куда пуще. Аж земля кругом вся корчилась. Сразу-то упустили, а потом ухватить не смогли. Нынче-то вот эти соколята упредили всех. Лихие хлопцы. Пионеры, вишь. Ну, конечно, и люди дружно навалились.
Узнав, что не кто-нибудь, а вот эти самые пареньки, что пришли с дедом, первые заметили пожар, предупредили о нем и потом трудились рядом со взрослыми, старушка засуетилась, стала всплескивать руками:
— То-то я смотрю… то-то вижу… — И, не объяснив, что такое она видит, старушка начала подставлять им разную снедь: и мед, и варенье, и шанежки, и сливки.