Клима. Клима ишачил на нефтедобыче где-то в Каракумах. Рабочий день там начинался с основательной коллективной прокурки, а потом шла бешеная пахота при чудовищной жаре. И так целый день: прокурка — пахота — прокурка... В результате для Климы состояние обдолбанности стало нормой, а трезвости — исключением. У Климы тоже были жена с корытником и мамашка, которые выступали против кайфа и наезжали на него по этому поводу. Разница с ситуацией, в которой находился Ворона, заключалась, однако, в том, что «нормальным» жена и мать воспринимали Климу обкуренного, а в те редкие дни, когда он не торчал, лицо его обретало такое стремное выражение, что его принимали за обдолбанного и затевали очередной скандал. Вот такие профессиональные риски у нефтедобытчиков!..
Ходить по Душанбе с откровенно обдолбанной миной было стремно. Если слишком нагло тащишься — могут наехать менты и, скажем, попросить плюнуть. Это такой тест на засыпку. Если сильно тащит — во рту сильный сушняк и слюны на плевок просто нет. Не плюнул — значит, торчишь. Вот тут-то тебя и начинают шугать. Во-первых, обыщут на предмет чего есть. Могут, при желании, и сами подкинуть, а потом хрен докажешь. Ну и так далее. Лично я, чтобы не рисковать, использовал зеркальные солнечные очки, вполне скрывающие возможную неадекватность в выражении лица и особенно — глаз. У сильно обдолбанного человека из глаз как бы дым идет. В действительности этот эффект создает интенсивное психическое излучение вследствие химической реакции, вызываемой в мозгу высшим каннабиальным водородом. Многие менты в Душанбе — тоже в черных очках. Да и вообще повсюду в Средней Азии. Долбятся они — можно себе представить — по-черному, как скифы.
В общем, я болтался в первую половину дня по городу: ходил по базарам, разглядывая в бесчисленных лавках товары традиционного народного потребления типа тюбетеек, чапанов, сюзанэ, казанов и специальных деревянных расчесок ручной работы. Очень стремным для незнающих туристов является некий деревянный предмет, очень напоминающий курительную трубку. Когда турист, примериваясь, берет этот предмет в рот, все местные непременно начинают покатываться со смеху. Кик здесь в том, что за трубку турист принимает штуку, которую используют в качестве специальной утки для младенцев, которую привязывают к нужному месту при пеленании. В люльке имеется соответствующее отверстие, а внизу стоит горшок. Курить такую «трубку» — что мыть зелень в унитазе. Между тем обилие овощей, фруктов и специй на восточном базаре невероятное. Особенно это бросалось в глаза в годы глухого застоя, когда арбузы и дыни в моем родном городе продавались лишь две недели в году.
Маарифат. Я ходил на душанбинский Зеленый базар обедать. В чайхане заказывал плов, чай, лепешку. Потом занимал место на суфе — большом насесте вроде кровати, покрытом ковром и курпачами (пестрыми ватными одеялами). Время от времени в этой чайхане можно было наблюдать выступление неких дервишей-сказителей — маарифов. Этот театр одного актера — пережиток древнего персидского публичного театра, составляющего часть местной культурной традиции с незапамятных времен. После исламизации иранской цивилизации уличное лицедейство стало частью особой суфийской практики маарифата — «пути поэта».
Поэт-маариф на Востоке — больше, чем поэт. Маариф — это прежде всего пророк. Как пророк, он — поэт. Как поэт — художник, творческий ум, аналогичный софийной плероме анфус. Чин маарифа восходит к одному из четырех великих имамов ислама, сверхъестественная ипостась которого, оставаясь сокрытой, тайно присутствует в мире как имам времени. Поиск имама времени составляет основание мистической практики маарифата, исторически представленной такими мэтрами, как Омар Хайям, Хафиз, Носир Хисрав, Джами, Шамс Табризи, Руми, Аль Халладж и многими другими. В советское время корпорация уличных рассказчиков учитывала потребность слушателей в злободневных темах. В маарифических представлениях-перформансах этой поры часто затрагивались насущные проблемы местного населения, его претензии к власти, воспроизводилось отношение к жизни.