Свернув куски бересты трубкой и перевязав каждый несколько раз белым шнуром, он бросил письма в Джилу. Легкие свертки, подхваченные быстрым течением, обгоняя друг друга, понеслись вниз по реке и вскоре скрылись за каменистым порогом.
Наступившая осень принесла с собой на заездок много хлопот. Бесконечный поток реки нес огромное количество осыпавшейся листвы и хвои, беспрестанно засоряя заездок. Фока с утра до вечера переворачивал берды и ежечасно вычищал корыто. К концу сентября работы прибавилось, еще больше. По утрам шла шуга — снеговые сгустки вперемешку с листьями. Вола поднималась и переливалась через плотину.
Второго октября, когда Фока ожидал возвращения товарищей, прибежал на заездок его сынишка с известием о приезде майора в деревню. Фока немедленно запряг в телегу Бурку и, погрузив бочки с рыбой, выехал домой. Там его ждала гроза.
Узнав, что охотники еше не вернулись из тайги и мяса нет, майор обрушил на беднягу весь свой гнев. Никакие доводы и предположения о причинах задержки товарищей не могли урезонить начальника. Оставив Симову грозную записку, он в этот же день уехал в Читу.
Вернувшись на заездок, Фока снова принялся за работу. Очищая берды от листьев, он заметил берестяную трубку с белым шнуром, достал ее и, развернув бересту, прочитал послание. Восторгу его не было конца. Не медля ни минуты, он вскочил на коня и галопом помчался в Ново-Николаевское, в надежде застать там майора. Но старания его оказались напрасными: машина уже проехала.
Охотники вернулись в деревню спустя три дня. Как предсказывал Рогов, только один Сивка дотащил свой десятипудовый вьюк мяса, а обе другие лошади на Макарячинском перевале выбились из сил. Пришлось с них сбросить вьюки.
Огорченный поспешностью майора, Симов развернул оставленную им записку и вслух прочел:
«За опоздание объявляю вам выговор Приказываю:
1. Немедленно разгородить заездок. 2. Все мясо вывезти из тайги к 20 октября».
Рогов сокрушенно проворчал:
— В ноябре все это мясо можно сложить на пару саней и рекой по перволедью на двух конях вывезти, а теперь надо десять гнать…
Симов оборвал его:
— Приказ остается приказом. Завтра же ты с Фокой разгородишь заездок.
— Жаль, — продолжал Рогов. — Сейчас рыба полным ходом идет и солить ее не надо. Добра-то сколько упустим.
— Это добро сторицей вернется, — возразил Симов. — Смотрю я, изюбров ты беречь научился, а до красной рыбы еше не дошел Лов рыбы заездком — запрещенный способ. Нам ведь пошли навстречу в силу военного времени. Теперь срок кончился, вот и разгораживай, а то всех тайменей и ленков вчистую изведем.
На другой день, взяв сменных лошадей, Симов и Уваров отправились на Макарячинский перевал собирать брошенное там мясо По дороге они заехали на лужайку, на которой оставался выбившийся из сил Игренька. Конь оказался мертвым.
Охотники сделали в тайгу еще два рейса и перевезли оттуда все мясо. 15 октября, возвращаясь с Шепшулты, они в последний раз слышали ревущего изюбра.
Глава VIII
Трудные дни
День 7 ноября для Рогова был двойным праздником. Накануне пришло с фронта поздравительное письмо от сына. Григорий Прокопьевич писал:
«Дорогой отец Прокопий Ильич и дорогая мать Дарья Степановна! Поздравляю вас с 27-й годовщиной Октября!
Примите нижайший поклон и наилучшие пожелания от известного вам вашего сына Григория Прокопьевича. Я живу по-прежнему боевой жизнью снайпера. Товарищи и начальники говорят, что воюю хорошо, но мне желательно еще лучше бить ненавистных фашистов. В боевой жизни мне помогает охотничья сноровка. В нарядах я всегда вспоминаю тебя, отец, как ты учил охотиться скрадом, терпеливо караулить и метко бить зверя. За 57 уничтоженных гитлеровцев меня представили к награде, которую вручат в дни Великого Октября.
Как вам известно по сводкам, мы громим фашистов на их земле. Так что наша Родина навсегда очищена от захватчиков. Не за горами то время, когда мы всех гитлеровцев переколотим, и я напишу вам из Берлина.
Вы теперь не горюйте о нас, фронтовиках, не убивайтесь. Все мы скоро воротимся домой с победой. Шлю вам еще раз самые хорошие пожелания.
Ваш сын Г. Рогов».
Симов в пятый раз читал вслух это письмо. Дарья Степановна, прислонившись плечом к русской печке, перебирала в руках вымазанную сажей тряпку и прижимала ее к груди, к подбородку… Глаза ее были полны слез.