Рогов подгребал в костре уголья, помешивал в котлах уху и кашу. Фока тем временем высыпал в котел с кипящей водой мороженый вареный картофель и тут же вывалил его в снег. Затем он взял одну картофелину в кулак и сдавил. Из под его большого пальца выскочила и упала в котелок обледеневшая картофелина, а оттаявшая кожура осталась в кулаке. «Начистив» в одну минуту полный котелок картошки, Фока вывалил ее в уху и через несколько минут снял с огня готовый суп. Охотники загремели ложками и котелками. Батыр немедленно поднялся и, из вежливости, отошел в сторону — за костер.
На ночь охотники сняли с себя ичиги и, оставшись в шерстяных носках, улеглись под шатром, повернувшись спинами к костру, накрыв грудь и плечи полушубками. Ноги каждого были вытянуты к очагу и согревались теплом тлеющих бревен. Наступившая тишина нарушалась равномерным дыханием и легким похрапыванием утомленных людей да поскрипыванием снега под ногами переминающихся на морозе лошадей.
В полночь комли бревен прогорели. Перегорела и завалка. Осыпавшиеся угли раскрошились и подернулись серым пеплом. У костра сидел на корточках Рогов и раскуривал трубку. Раскурив, он сгреб подшуровкой жар в кучу и бросил на него несколько сухих сучьев. Они вспыхнули ярким пламенем. Заметавшиеся по сторонам тени расступались. Снова под тентом стало тепло и уютно. Старик передвинул завалку и положил на нее тлеющие комли бревен, выдвинув их над прыгающим пламенем костра. Они тут же занялись огнем. После этого он лег на свое место и накрылся полушубком. Только под утро Прокоп Ильич еще раз поднимался и подправлял костер.
Короткий зимний день вынуждал торопиться. Погоняя лошадей, охотники вскоре выехали на просторный уланский луг, посреди которого высились два стога. Хорошо сметанные, они стояли ровными коническими шапками и нисколько не покосились от ветра. Вершины их, перетянутые крест-накрест гибкими березовыми ветками, не смогли разнести осенние непогоды. Внутри стогов сено оказалось таким же зеленым и душистым, как в дни косовицы.
Рядом со стогами стояла зеленая копна сырой травы, засоленной, по совету Симова, из расчета полкилограмма соли на центнер травы. Рогов выдернул из копны охапку и поднес лошадям. Они встретили его дружным ржанием, замотали головами и, получив по пучку травы, смачно захрустели, распуская по ветру слюну.
До устья Шепшулты оставалось около десяти километров. Дорогой, оглядывая сопки, старики заметили в полукилометре, на склоне увала, пасущуюся кабаргу. Рогов остановил лошадь и обернулся к Уварову, показывая кнутовищем на зверька.
— Давай дождем Фоку. Он отсюда собьет кабарожку.
Через несколько секунд кабарга встрепенулась, подняла головку и застыла на месте. Затем, успокоившись, снова принялась щипать траву. Шли минуты, а возок Фоки все еще не показывался из-за поворота реки.
Наблюдая за зверьком, охотники заметили, как метрах в пятистах от него выскочил на вершину увала Батыр. Он бежал трусцой, поминутно меняя направление и принюхиваясь к земле. Собака шла по следу и с каждой минутой приближалась к кабарге. Уваров потянулся за винтовкой.
— Обожди, — остановил его Рогов, — поглядим, что будет дальше..
Негромкий голос Прокопа Ильича долетел до кабарги и заставил ее снова насторожиться. В это время из-за кустов показался Батыр. Собака и зверек одновременно заметили друг друга и на мгновенье замерли на месте. Затем кабарга стремглав понеслась наискось, вниз по косогору. Делая пятиметровые прыжки, она с поразительной легкостью перелетала через колодины, нагромождения камней и куртины кустарников, напоминая издали бегущего зайца. Следом мчался Батыр. С каждой секундой расстояние между ними увеличивалось. Наконец кабарга скрылась за поворотом. Исчезла за ним и собака.
За этим поворотом по Джиле едва волочился отставший возок. Фока отпустил вожжи и дал коню свободу, а сам примостился поудобнее на сене и задремал.