Давно, еще до революции, большой караван, застигнутый на этом перевале бураном, почти полностью погиб. Люди были похоронены, но трупы лошадей, верблюдов, ишаков и баранов все еще постепенно вытаивают из снега и льда летом.
Мне даже почудилось, что рядом с трупом вмерзшей в ледник лошади я вижу скорченную фигуру замерзшего человека. Я не подошел ближе, чтобы удостовериться в этом, да может быть мне просто показалось. Мне стало немного жутко, и я думал: как не повезло этим людям, как бились они в снегу, как постепенно теряли силы, как засыпали, привалившись к своим лошадям и верблюдам, чтобы уже никогда не проснуться.
Контраст между северными и южными склонами Терскей-Алатау поразителен. На этих южных склонах мы не увидели ни богатых высокогорных лугов, ни еловых лесов. Да и склоны самого хребта быстро переходили в ровное, слабо всхолмленное высокогорное плато. Это были знаменитые сырты.
Ровные и на первый взгляд безжизненные сырты, лежащие перед нами, уходили далеко к западу и востоку. Блестели разбросанные здесь и там небольшие озера и медленно текущие меандрирующие ручьи и реки, темнели огромные вросшие в землю валуны.
И по этой безжизненной равнине со страшной силой несся ветер. Он встретил нас на спуске с перевала, провожал целый день, пока мы шли по плато до высокогорной тяньшанской обсерватории, дул весь следующий день, и следующую неделю, и все лето, которое мы провели здесь.
Ветер, непрерывный ветер, – вот самое яркое впечатление, которое оставляют сырты Центрального Тянь-Шаня. Ветер, который не дает писать, трепля листы записной книжки, рвет гербарную бумагу, тушит спичку, от которой вы хотите прикурить, уносит решительно все, что не привязано или не придавлено камнем, бумагу, папиросы, фуражку, даже консервную банку, если ее опорожнили.
Ветер не только мешает работать, он мешает думать. Он, кажется, выдувает мысли из головы, и от него страшно устаешь к концу дня.
Посредине этого плато, у подножия небольшого склона, стоит невысокое здание. Это высокогорная тяньшанская обсерватория; сзади уступ защищает ее от ветра, впереди – ледники и белые гребни хребта Акширяк. А кругом, вправо и влево, широкие, чуть всхолмленные равнины сыртов.
Здесь, в обсерватории, мы и обосновались на все лето. Отсюда мы делали то близкие, то далекие вылазки. В одной из Комнат обсерватории мы обрабатывали свои сборы, перекладывали и сушили растения, препарировали шкурки птиц, переписывали дневники и проявляли пластинки. Здесь обсуждались результаты наших вылазок и продумывались планы дальнейшей работы. Сюда мы возвращались отдохнуть. Здесь мы ели и спали, веселились и ругались. Здесь мы и жили и работали. В нашей комнате было тесно, в ней было свалено все снаряжение, а на окне стоял граммофон. Это был довольно-таки почтенный товарищ, он прожил, видимо, бурную трудовую жизнь и надеялся, что, оставшись без пружин, обретет здесь покой. Не тут-то было – искусные сотрудники метеостанции не дали ему отдохнуть. Они вертят его диск пальцем, и из его надтреснутой мембраны с хрипом и воем вылетают то дрожащие марши лейб-гвардейских полков, то лихие звуки матчиша – самого модного танца в 1907 году.
За окном расстилались сырты, упирающиеся в морены; за холмами морен начинались ледники и фирны Акширяка.
Суровый холодный ледниковый пейзаж, а над ним поднимал свою белую пологую вершину пик Киргизского Совнаркома. Он был все лето перед нами, это пик, белый с висячими снеговыми флагами по гребню, с взмытой в небо волнообразной вершиной, по обе стороны которой лежали ледники. Он все лето был перед нами, манил и звал, и нет ничего удивительного, что мы к осени не выдержали и полезли на него.
Странный, непередаваемо своеобразный мир окружал нас на сыртах. Все, решительно все тут было сурово, необычно. Здесь, на высоте 3600-3800 метров, климат суровее, чем на Памире, или, скажем, на Новой Земле. Цветки водяных лютиков здесь каждое утро вмерзали в лед, каждую ночь образующийся на поверхности озерков. Летом выпадал снег.
Но накал солнца очень велик, слой атмосферы тонок, солнечные лучи легче пробивают ее и хорошо нагревают поверхность земли. Поэтому на сыртах вся жизнь и сосредоточена вдоль поверхностного слоя почвы. Листья растений обычно распластаны по земле; корни располагаются в почве также недалеко от ее поверхности. Уже на глубине не свыше метра лежит вечная мерзлота, а в некоторых местах и подземные льды.
Погода на сыртах крайне переменчива – только что светило солнце и было так тепло, что мы ходили в одних рубашках, через минуту нашла туча, пошел снег и мы мерзнем в полушубках.