— О чем она с тобой говорила? — спросила она, кружась с ним в танце.
— Ни о чем.
— Ну, Ленни, ну, пожалуйста, расскажи!
— Нечего рассказывать.
— Но вы так долго говорили!
— Отстань, слышишь?
Мейбл заглянула ему в лицо.
— Она тебя расстроила?
— Не приставай…
Они продолжали танцевать. Кругом отплясывали другие пары, разговаривали, смеялись. В костер подбросили еще хворосту. Пламя с треском взвилось в ночную тьму. Звенела гитара, заливалась гармоника. В темном углу несколько мужчин украдкой тянули пиво, стакан за стаканом. И отовсюду несся веселый, молодой женский смех.
За столом рядышком сидели проповедник и сестра Сварц, оба с гордыми и счастливыми лицами, оба не отрывали глаз от кружащихся в танце Мейбл и Ленни.
Потом подбежала другая девушка и увела его от Мейбл. Проповедник засмеялся, оборачиваясь к матери Ленни.
— Сегодня девушки ни на кого и смотреть не хотят, кроме как на вашего сына, сестра Сварц.
— Он красивый мальчик, — сказала она.
— Да. Счастлива будет та женщина, которую он полюбит. Говорят, он привез с собой карточку какой-то барышни из Кейптауна.
— Ох уж эта мне Мейбл! Всюду ей надо свой нос сунуть! — проворчала старуха.
— Говорят, она очень красивая?
— Красивая, — подтвердила мать.
— Вы не боитесь, что он к ней уедет?
— Да нет, не думаю…
— Скучно у нас образованному молодому человеку…
— Нет, не уедет он отсюда.
— Ну, я очень рад, если так.
Старуха вдруг тронула проповедника за рукав и заглянула ему в лицо.
— Скажите, отец… Может, я должна ему сказать про отца? Про его настоящего отца?..
Он не ответил сразу — и долго оба сидели молча. Проповедник опустил голову на грудь и закрыл глаза. Старуха с тревогой глядела на него.
Потом он открыл глаза и ответил ей ласковым, светлым взглядом.
— Вы хорошая женщина, сестра Сварц. Нет, не надо ему ничего говорить. Довольно уже вы настрадались. Все, кто об этом знает, либо умерли, либо давно все забыли. Забудем и мы.
— Благодарю тебя, господи, — прошептала старуха и глубоко вздохнула.
— Да, возблагодарим господа, сестра. Из вашего страдания родился свет, и ныне он воссиял над нашей долиной. Вы страдали недаром.
Проповедник погладил ее руку.
— Успокойтесь, сестра. Не из-за чего вам мучиться.
— Спасибо вам, что жалеете меня.
Проповедник вдруг вскочил на ноги.
— Эх, сестра Сварц, давайте-ка и мы с вами спляшем! Не позволим, чтобы бабка Анни нас перещеголяла. Вон, смотрите, как она скачет, словно молодой ягненок!
Мать Фиеты, седая сморщенная старуха, и в самом деле отплясывала напропалую в паре с таким же сморщенным седым стариком, который ради такого случая даже расстался со своей всегдашней клюкой. А поодаль стояла Фиета со своей старшей дочерью, девочкой лет четырнадцати, они хохотали от всего сердца и криками поощряли бабушку и ее длиннобородого кавалера.
Проповедник и сестра Сварц вошли в круг танцующих.
По Большой улице, среди черных теней и отсветов от костра, ковылял Сумасшедший Сэм, направляясь туда, откуда доносилась музыка. Он шел не так, как ходят все люди. Он как-то подскакивал на левой ноге, волоча правую. Туловище у него было изуродованное и искривленное на сторону. Но он не всегда был таким.
Было время, когда спина у него была прямая и стройная, походка легкая, осанка гордая. Это было давно. Очень давно. Без малого тридцать лет тому назад.
История о том, как Сэм стал калекой, это история его любви. Он любил девушку, и девушка его любила. Это было очень давно, и девушка была белая.
И однажды рано утром несколько стиллевельдцев по пути на окрестные фермы, где они работали батраками, проходя через поле, наткнулись на какую-то груду окровавленной человеческой плоти. Разглядев ее, они узнали в ней Сэма. Они отнесли его обратно в деревню, думая, что он мертв.
Череп у него справа был размозжен и вдавлен, словно от ударов каблуком. Ребра с правой стороны почти все переломаны. Правая рука перебита в нескольких местах. Справа в паху была глубокая кровавая рана. Вот в каком виде его нашли на поле в то раннее утро около тридцати лет тому назад. Сперва все думали, что он уже умер. И ошиблись. Потом решили, что он все равно скоро умрет. И опять ошиблись. Целую неделю он пролежал без памяти. Но он выжил.
И с тех пор он стал ходить вприскочку, подпрыгивая на левой ноге и волоча правую. И с тех пор на голове у него с правой стороны осталась огромная мозолистая шишка. Из юноши он сразу же стал не то стариком, не то человеком без возраста.