— Я еду к Смиту. — Он отвел глаза в сторону. Голос его звучал непривычно мягко. — Я сказал Сэму, чтобы он никуда не уходил из дому. По дороге заеду к Вильджону, велю и ему зайти. А может, хочешь, чтобы он с женой пришел сюда ночевать?
Вильджон был скваттером на земле Герта, его правой рукой и надсмотрщиком над рабочими. Сари не любила ни его, ни его жены.
— Хватит и Сэма. Не надо звать Вильджонов.
По лицу Герта прошла хмурая улыбка, смягчившая его черты.
— Я и сам его недолюбливаю, — угрюмо сказал он. — Но он хороший работник и терпит от меня то, чего другой, пожалуй, бы не стерпел. А ты от меня еще больше терпишь, а, Сари?
— Ах, пустяки, стоит ли об этом говорить.
— Ну, хорошо.
Сари повернулась к дверям.
— Сари…
Она опять обернулась.
— Я не могу не поехать к Смиту. Понимаешь, не могу. Хотелось бы, чтобы ты это поняла, Сари.
«Бедный Герт, — подумала она. — Только в такие минуты он и зовет меня по имени».
— Я понимаю, — сказала она.
— Нет, ты не понимаешь! — гневно выкрикнул он. — Откуда тебе понимать! — Он овладел собой и опустил голову. — Ну ладно… Слушай. Если хочешь, подседлай себе лошадь и съезди к бабушке. Только со мной, пожалуйста, никогда об этом не говори. Понятно?
— Хорошо, Герт.
Не глядя на нее, он прошел мимо и выбежал из дому. Она долго стояла в дверях, прислушиваясь. Прошло, как ей показалось, не меньше часа, прежде чем она услышала наконец конский топот, постепенно затихший в отдалении. Тогда она притворила дверь в комнату Герта и пошла к себе.
Бедный Герт. Она понимала, что он не может не пить — это на него находит, как на Сумасшедшего Сэма его буйные припадки. Но Сэм помешанный, а Герт как будто в своем уме. Или периоды запоя это и есть его помешательство? А может быть, это связано с той, другой Сари, которая давно умерла?
Она ходила по комнате, погруженная в свои мысли, — брала в руки то одно, то другое и снова бросала, стараясь разгадать тайну этих внезапных запоев Герта и его необычайной мягкости как раз перед тем, как он начинал пить. И опять-таки под всем этим лежала мысль о Ленни — и Сари все, время помнила, что, играя со всеми этими мыслями, пробегавшими у нее в мозгу, она отодвигает минуту встречи с ним.
…Та, другая Сари, какая она была? Красивая? Добрая? Милая? Не ее ли смерть так изменила Герта? Почему, еще когда она была девочкой, в семье никогда не говорили о той Сари? И почему бабушка живет одна на другом краю усадьбы?
Ленни, пожалуй, уже ждет, мелькнуло в каком-то потаенном уголке ее сознания. Но она отстранила эту мысль… И почему Герт вдруг передумал и разрешил ей повидаться с бабушкой? Но сегодня ей нельзя. Нет. Разве только взять Ленни с собой, но это невозможно. А почему невозможно? Почему бы им не поехать вместе? Нет. Сегодня нельзя. Как-нибудь в другой раз. Она еще не раз побывает у бабушки. Герта не станет спрашивать, а поедет без спросу. Почему бы и нет? Он ей разрешил. Он не сказал: «Съезди только один раз». Он сказал: «Поезжай, а мне не говори». Ну вот она и не будет говорить, а ездить будет. Но не сегодня. Сегодня надо повидаться с Ленни.
Она сбросила туфельки, надела башмаки на толстой подошве и вышла в кухню. Девушки уже собрались уходить. Она постояла на крыльце, глядя, как они бегут по тропинке, ведущей к кафрскому краалю, потом вернулась в дом, обошла все комнаты и везде потушила лампы. Освещенной осталась одна только кухня.
Быстрыми, ловкими движениями она очистила уголок кухонного стола и расставила на нем две кофейные чашки, две тарелки, блюдо с холодным мясом, вазочку с коржиками на сале. Все время она напевала про себя. Потом подбросила углей в старинный очаг, разгребла жар, налила воды в котелок, поставила его на огонь, достала с полки кофейник и всыпала в него кофе.
Привстав на цыпочки, она уже хотела задуть лампу, подвешенную на крюк в потолке на самой середине кухни, но остановилась. Взгляд ее обратился куда-то вдаль. В ее глазах появилось сомнение. Она снова опустилась на пятки.
— В этом не может быть ничего дурного, — сказала она. — Разве это дурно, если тебе кто-нибудь нравится?
Но вот он же не хотел больше с ней видеться. Почему? Почему он считал, что это дурно? Она подумала об отце. И поняла совершенно ясно, что, если бы даже он сказал ей, что это дурно, она бы не поверила. Ленни не такой, как все. Он совсем особенный.
Она опять встала на цыпочки и погасила лампу.
За дверью ее обняла темнота. Ночь на все набросила свой бархатный покров, все сгладила и смягчила, даже уродливое делая прекрасным, а прекрасное облекая в еще невиданную красоту. Мириады звезд мерцали и переливались в высоком, чистом небе. Сари подняла глаза и вопросила звезды: есть ли что-нибудь дурное в том, что она делает? И звезды, осияв ее ласковым светом, сказали — нет. Она вопросила землю, и земля ответила то же самое. В глубокой своей мудрости земля и звезды сказали, что нет ничего дурного в ее поступках.