— Интересная логика. А что же было во-вторых? — напомнил новый знакомый об основной теме рассуждений.
— А во-вторых, чтобы считать смерть абсолютной, мы должны ограничить мир в примитивных понятиях материи, исключив из него психическую или информационную составляющую, что для меня выглядит крайне неубедительно.
— А что в нем неубедительного?
— А то, что ведь призрачность всей материи и энергий так и колет в глаза и требует доказательства только если для школьников! То есть, надо все-таки признать первичность сознания над материей. А в этом свете, вообще, надо начинать плясать от человека, а не от Вселенной.
— Что-то я не пойму, где Вы просматриваете призрачность материи? — улыбнулся Женька.
— А это не я. Это многие видят, в том числе и физики. Тот же Эйнштейн был верующим человеком, ну не простым верующим, конечно. Ну не мне, и не Вам сейчас объяснять призрачность самых основ мироздания физических законов.
— Хорошо, скажем так: наиболее вероятно, что жизнь человеческого существа не кончается смертью. Тогда закономерный вопрос: что же происходит после смерти? Что говорят об этом различные религии, культуры и что Вы сами об этом думаете?
— А вот тут полный бардак! — как-то сразу сник профессор.
— Ну давайте, попробуем разобраться! — гость мягко поддержал старика.
Константин Алексеевич понимал, что Женя, немного притворствуя, настойчиво подталкивает его к чему-то, но сопротивляться этому ни сил, ни желания у впавшего в философский раж пенсионера не было, и он продолжил:
— Есть три независимых источника о посмертном опыте. Первый — это классические религиозные догматы или откровения, второй — описание пограничных состояний, достигаемых различными путями, и третий — непосредственные переживания в случаях клинической смерти.
— И что же дает их анализ? Не поверю, если у Вас, профессор не будет своего мнения на этот счет.
— Есть мнение, но неутешительное. Сначала по религиям. Есть одна общая тенденция — религии развиваются от жестоких к миролюбивым. Это отражает изменения мировоззрения народов от копирования жестокостей природы у ранних цивилизаций к более отвлеченным понятиям и возвышении человека над природой, как божественного создания у современных народов.
— Но ведь есть и общие моменты, не правда ли?
— Да, надо признать, более-менее все независимые космогонии говорят о дуалистической или тройственной ипостаси творца, почти все описывают семь, девять или тринадцать небес, сфер или уровней, а так же несколько уровней преисподней. Во всех религиях небесные сущности пытаются оберегать человечество и помогать людям. Но вот посмертные переживания в каждой религии свои: кого в лодке куда-то увозят, кого на небеса ангелы ведут, кого в преисподнюю или Тартар, а кто, просто, снова в другое живое существо вселяется… в общем неудержимый полет фантазии и ничего, что бы можно было сопоставить…
— Но ведь можно же просто поверить в то, что говорят нам в церкви?
— Не насмехайся надо мной, Женя. Для того чтобы верить нужно отказаться от свободы сознания и отдать его, как глупое дитя, своему падре, батюшке или учителю. Вслушайся внимательную вот в такую фразу: "Приходит к своей пастве пастор и начинает читать проповеди". Вроде привычная уху мысль. Но заметь, если перевести эту фразу на нормальный язык, то получится: "Приходит пастух к своему стаду (баранов) и пасет их, как ему вздумается". Понимаешь, быть бараном проще, чем пастухом, но быть пастухом, осознавая, что пасешь баранов — глубоко цинично или глупо, поскольку надо признать, что все окружающие люди — безмозглый скот, а то, что ты вещаешь — абсолютная, хотя и бездоказательная правда. Не знаю, как ты, но я не хочу быть ни бараном, ни пастухом — мне хочется умереть человеком, как это ни трудно сделать. То есть, неверие это тяжелая расплата за свободу сознания.
— Хорошо, я с этим абсолютно согласен, а что тогда Вы скажете по опытам клинической смерти?
— Здесь два очень слабых звена. Вроде бы да, все такое есть, и «там» хорошо, но все эти опыты ограничены очень коротким промежутком времени и неглубоким уходом «туда». С точки зрения медицины, все благолепные переживания элементарно объясняются воздействием эндорфинов мозга, то есть предсмертным самоопьянением. Хотя и утверждения, что свет в конце туннеля для души является пренатальной проекцией рождающегося ребенка, бред такой сивой кобылы, что просто не хватает слов на этих Фрейдов и Грофов. Ну откуда, по сути, слепой ребенок с абсолютно неустоявшимся зрением может увидеть свет в момент рождения? Он что, вперед глазами из мамы лезет?
— Да уж, иногда утверждения сторонников реализма выглядят просто великими фантазиями! — понимающе усмехнулся Женя. — А что Вы скажете о неоспоримых фактах, зафиксированных после смерти?
— Да, ты прав. Когда временно умерший заявляет, что мол, срочно помогите Васе Пупкину с пятого этажа, там у того случилось то-то и то-то, это впечатляет. А когда человек отправляется на тот свет по ошибке в соответствии с совсем незнакомым ему ритуалом умирания, это просто поразительно, — Константин Алексеевич заметил, как озабоченно нахмурился гость при этих его словах, но продолжил. — Однако вызывает удивление частое заявление о посмертном прикосновении ко всем тайнам мира, но отсутствию среди нас нобелевских лауреатов, индуцированных таким потусторонним опытом. В общем, почти то же самое, что и в религиях: что-то есть, а что конкретно — не очень понятно.
— Хм, а что насчет медитаций, спиритизма или того же Монро с Кастанедой, наконец?
— Ой и не говорите! Вот возьмите, например реинкарнацию. С одной стороны, все только о ней и говорят, а с другой, тут же пытаются общаться с душами, умершими несколько лет назад. Спиритисты, так вообще беседовали с умершими двести лет назад душами, причем, доказывали эти беседы фактически. И тут же Далай-лама или Саи-Баба заранее говорят о своем будущем воплощении. Вот у Монро тоже противоречий хватает, хотя, в общем, более-менее стройная и логичная схема, которую можно принять. И все-таки у него явные проблемы с определением, кто, куда и зачем перерождается — сумбура хватает. Пару вещей особо вызывает сомнение: то, что он размещает небесные сферы прямо в нашем континууме, а второе — явные нелады со временем, больно он легко мешает всю сукцессию событий — и никакие временные парадоксы ему нипочем. Не буду уж о многочисленной толпе «я» покорно ожидающих его «там» — отнесем это на личные фантазии. Ладно о Монро, посмотрите в Интернете, что пишут медитирующие — если верить, так вообще жуть берет. Что у нас, дескать, ферма для душ, и нас ждут там чудища, питающиеся нашей энергией. Да и Кастанеда в этом не был оригинален, только зря туда толтеков приплел — у них все посложнее было и человек не такая уж и последняя букашка получалась. В общем, такое впечатление, что каждый умирает, как хочет! — в сердцах закончил профессор свою речь.
Возникла небольшая пауза. Гость, как будто чего-то ждал. Наконец, Женя не выдержал и спросил:
— Ну и?..
— Что, ну и? — непонимающе спросил Константин Алексеевич.
— Вы же сами только что сделали абсолютно правильный вывод!
— Какой?!
— Вы же сказали: "Каждый умирает, как ему хочется!" Ну, додумайте! — не по годам мудрые глаза молодого человека вдруг загорелись почти детским азартом.
— Но это же абсурд!
— Нет, Вы просто забыли, о чем говорят многие религии: человек создан по образу и подобию… А по чьему образу и подобию?
— По образу и подобию господа.
— А как его еще называют?
— Всевышний, создатель, творец…
— А теперь остановитесь на двух последних определениях и свяжите это с тем, что произойдет, если этот мелкий, но все же, творец освободится от земных пут и начнет реализовать себя, вернее свои мечты или страхи?
— То есть ты хочешь сказать…
— Не только хочу, но и знаю. Однако я преклоняюсь перед мощью Вашего ума. Вы почти дошли до понимания. Оставалось лишь сделать последний шаг.
— Ты что, сторонник мормонов?
— Причем тут мормоны? Я просто хочу сказать, что в момент смерти душа освобождает свой потенциал творца и это уже ее выбор, пойти по проторенной дорожке какой-нибудь из религий, или начать самой себе выдумывать псевдореальности, или угодить в преисподнюю, а может и реинкарнировать — возможностей воз и маленькая тележка.