— То воинство Ильи-Пророка и архангела Михаила заступается за наш город, — объясняли одни священники, — даст Бог, минует нас чаша сия.
— То дурной знак, — говорили старики, — это Дикая охота древнего гаута Одина предупреждает всех о лютой опасности. Нужно бежать, падать ниц, спасаться…
Люди, тем не менее, охотнее верили не в заступничество святого Ильи, а в наказание за грехи от древнего Одина. И вот уже потянулись на запад телеги и повозки беженцев с окраин города, убегающих подальше от железного потока царского войска, уже долетал до стен Вильны запах чужих костров. Другие готовили запасы продовольствия на продолжительное время, полагая, что сражение вблизи города разрешит в скором времени мучительную неизвестность.
Великий гетман решил не обороняться на слабо приспособленных для этого стенах Вильны, а встретить врага на подступах к столице и с боями отходить к Зеленому мосту за реку Вилию, где будут ждать ратники Гонсевского, затем спалить мост и отступить к Жмайтии, ожидая подкрепления от шведов.
Гонсевский придерживался собственной стратегии: принять бой на стенах Вильны, хотя бы символический, чтобы никто не посмел упрекнуть, что они бросили город на произвол судьбы. Затем подскарбий литовский собирался отступить на запад, но не в Жмайтию, а через Троки и Гродно — в Польшу.
Однако оба гетмана не бросали попыток заключения мира или хотя бы перемирия с царем. 6 августа, когда армия Московии уже стояла под городом, они направили царю очередной лист с предложением мира. Такое же предложение выслал и виленский бискуп Юрий Тышкевич на имя атаманов Черкасского и Золотаренко. Конечно, как и думал Януш Радзивилл, все это оказалось бесполезной тратой чернил и бумаги — со стороны врага никто мириться не желал. Царя лишь раздражали эти жалобные писульки.
— Пусть больше не пишут! — хмурил он бровь и швырял листы под ноги, топча их алыми расшитыми золотом татарскими сапогами с острыми, глядящими вверх носками. — Ничего читать не буду! Или они сдаются, или я их в порошок сотру!
8-го августа Кмитич проснулся за полчаса до рассвета и наблюдал за фиолетовой окраской горизонта, что предвещало теплую погоду. Но вот из-за лиловой полосы вынырнул ярко-красный диск солнца, тут же укутавшись редкими облаками.
— Хм, — оршанский князь задумчиво потирал подбородок, — теперь вроде как к дождю…
И в самом деле: с раннего утра над Вильно нависли серые облака и прошел мелкий дождь, словно ангелы оплакивали литвинскую столицу. С первыми же лучами дневного светила во всех полках барабаны и трубы возвестили зарю. Утренний звон колоколов, казалось, предвещал печальную молитву жителей обреченного города. Этот прощальный, словно погребальный, гул висел над всей местностью, и не добавляя ратникам Великого гетмана боевого пыла. Капли ангельских слез орошали землю, а казаки Черкасского и Золотаренко двинулись на позиции литвин, чтобы оросить все кровью.
Кмитич с подразделением легкой конницы (казаков) и несколькими пушками стоял на самом конце левого фланга первой линии. Впереди от войсковцев простирался частый кустарник, сзади гудел набатами испуганный Вильно. Кмитич сидел в седле, потирая эфес карабелы, готовый к бою, полный решимости умереть у стен столицы, думая о неприятеле, который таился от литвин, казалось, уже в самих зарослях ближайшего кустарника. Оршанский князь нервно оглянулся на отряд венгров. Подъехал. Тут же на коне восседал хорошо знакомый Юшкевич — вечно неунывающий, с живыми большими глазами и постоянной улыбкой на лице.
— Это все, что осталось? — спросил Кмитич у Юшкевича, кивнув на тринадцать венгерских наемников под предводительством также знакомого лейтенанта Бартоша, коренастого и широкоскулого офицера, с вечно непроницаемым лицом и длинными рыжими усами.
— Так, пан полковник, — улыбнулся Юшкевич, — роты почти нет. Одних убило, другие ранены, третьи ушли из-за неуплаты.
— А этих что, все устраивает?
— Выходит, что все! — Юшкевич вновь улыбнулся.
Кмитич, до этого глубоко надвинувший широкополую шляпу на гиаза от капель дождя, сейчас сдвинул ее от бровей и, проезжая мимо бывшей венгерской роты, посалютовал рукой Бартошу. Тот едва заметно кивнул в ответ. На лице-маске лейтенанта с узкими щелочками-глазами вновь ничего нельзя было прочесть. Остальные солдаты выглядели вполне спокойно, ожидая подхода казаков, которых, похоже, совсем не боялись, в отличие от некоторых литвин. В войске Княжества царило обреченное настроение. Все знали, что Гонсевский ждет в пяти километрах от города, за Зеленым мостом. Знали и о разногласиях между Гонсевским и Радзивиллом. Все ощущали себя беззащитными в открытом поле и рвались побыстрее укрыться за стенами города, где с мушкетами и пушками сидел маленький гарнизон виленского стольника Казимира Хвалибога Жаромского.