«Козлик» со слабыми рессорами подкатил к реке со стороны высокого обрывистого берега…
И река тоже блестела зелеными, голубыми и еще какими-то необыкновенными красками. Она была глубока, прозрачна, ее краски как бы излучались пестрыми камнями со дна реки, так что казалось, словно там, в самой глубине, воды и вовсе нет, что вода течет и журчит лишь на поверхности, а глубже все русло заполнено плотным и ярким светом…
Узкая дорога, может быть, всего на десяток сантиметров шире, чем кузов машины, поднималась все выше и выше.
Выехали на маленькую площадку, здесь шофер затормозил, сказал, чтобы все вышли, распахнул дверцу кабины и один осторожно поехал еще выше, а потом круто стал спускаться вниз.
Все, кроме шофера, с километр шли пешком, и, пока шли, Рязанцев спросил Елену Семеновну, очень ли нравятся ей здешние места, хотя он уже знал об этом, не спрашивая.
— Здешняя я, — ответила она, — алтайская. Вон за тем самым дальним хребтом рожденная. Другого не знаю, не видела. Что же мне и любить тогда, как не это?
Идя по краю обрыва, она вдруг остановилась, показала вниз на реку, потом подняла розовую руку в коротком рукаве. На руке ее при свете солнца ясно проступали тончайшие, очень короткие волоски, такие же, какие были на листьях трав кругом.
Поднятой светящейся рукой она показала на вершины:
— Можно их не любить?
Рязанцев не ответил — смотрел на горы, на небо и на нее.
Ома вдруг покраснела и руку опустила…
Он же не опустил взгляда, смотрел па нее, какова она в смущении — порозовела так, что солнце просвечивало теперь ее лицо справа, а левая щека была едва зеленоватой по розовому: отражала свет от листьев жимолости, рядом с которой Елена Семеновна остановилась.
— А знаете ли, — сказал Рязанцев наконец, — очень вы похожи на одну женщину, о которой я часто думаю… Только та далеко, в степях, в городе Красный Кут. Вас я еще не видел, только слышал, как вы разговаривали в соседней комнате с Алексеем Петровичем, но сразу догадался о вашем сходстве…
Она несколько оправилась от своего смущения и кивнула:
— Так бывает. По голосу можно человека представить всего и не ошибиться. Верно, верно! Так может быть!
— Но я ту женщину, на которую вы похожи, никогда ведь не видел!
— Только слышали? Может, по радио?
— И не слышал никогда…
Тут Елена Семеновна задумалась. В это время они с камня на камень перешагивали через ручей. Елена Семеновна в ручей заглянула, увидела себя в прозрачной воде и остановилась, будто разгадывая что-то в своем отражении. Очень легкой казалась она, стоя на камне, на котором едва-едва умещались ее белые, сплетенные из узких ремешков босоножки.
— И так, значит, тоже может быть?! — не то спросила, не то согласилась она. — Не видели, даже не слышали, а все-таки представили себе человека… Всего… Можно ли так? Не знаю, не знаю. — Встрепенулась, шагнула на следующий камень. — Пойдемте! Отстали мы с вами…
Парамонов и Лопарев шли впереди, шагах в ста. Рязанцев поглядел на них из-под руки.
— Отстали, да… Пойдемте. — Но сам шагу не прибавил.
— Так пойдемте же скорее!
— Пойдемте…
И опять она вышла вперед и должна была потом приотстать, чтобы идти с ним рядом, а он спросил:
— Ну, а тяжело, наверно, Алексею Петровичу руководить совхозом? Трудно? Вы ему помогаете?
Елена Семеновна пошла не в йогу и скользнула по его лицу коротким, внимательным взглядом, в котором промелькнул испуг, потом ответила строго:
— Руководит не первый год… Учился этому… Да пойдемте же догоним их!
— Они и сами, если захотят, нас обождут… Алексей Петрович уже оглядывается.
— А если ждут, пойдемте скорее.
— Сколько же всего рабочих и служащих в совхозе?
— На первое января было триста восемьдесят восемь… Да вы бы в самом деле спросили у Алексея Петровича, он же лучше знает!
— И бы знаете. — Рязанцев догадался, что именно в этот момент Елена Семеновна совершенно точно поняла: как Парамонов был для него слабым учеником, так им и остался до сих пор. Сделалась еще строже, глаза прикрыла ресницами, щеки у нее как будто вытянулись, исчезла с них добрая припухлость… — Так приходится вам помогать мужу? Вникать в дела?
Шагов десять она прошла молча, будто не расслышала вопроса, потом сказала тихо:
— Я ему жена…
Теперь замолчал Рязанцев. Не хотел кончить с нею разговор и не знал, можно ли его продолжить. Удивился, с каким значением Елена Семеновна произнесла эти слова, и тут же заметил совсем новое выражение на ее лице: она торжествовала и широко распахнувшимися глазами, и неожиданно лукавой улыбкой. Думала, что обезоружила его своим ответом.