— Я знаю. Но я тебе все равно покажу, как пользоваться пультом. Мы же надолго здесь.
— Надолго.
Я только молчу дальше.
— А я буду спать в спальне. И прошу тебя туда не заходить.
— Священное место?
Я провожу её, пьяную, к спальне, тяну за руку. Вот, посмотри.
— Посмотри!
И тычу в картинку над кроватью — там двое, мужчина и женщина, оба тени под солнцем. Голые.
— Да, священное.
— Поняла.
Мы возвращаемся на кухню. Я пью из её стакана большими глотками.
— А что мы вообще здесь делаем?
— Хочется чему-то принадлежать. Хотя бы этому городу.
— Ну, глупая! Это тебе все должно принадлежать.
Молчим.
— А я вот вообще космополитка.
— Я не принадлежу этому городу.
— Да это и так понятно. Можно было и не лететь.
— Но, кажется, чуть-чуть.
Чуть-чуть. В самом нелепейшем из вариантов. Например, он хмурится, как я — у меня всегда сдвинуты брови, у него тоже. Я бледная.
— О чем задумалась?
— О чем-то.
Она комментирует наш разговор, как если бы меня в нем не было. Как если бы она о нем писала или рассказывала кому-то третьему. Она ведет пересказ. А потом:
— Ладно, я спать. Ты что-то погрустнела.
И выплывает из-за стола. Она что-то поет? Мне не слышно, уже нет, она уткнулась самым ртом в подушку, чтобы я не могла слышать. Только для этого.
Я и сама хочу спать. Я, конечно, не пойду в спальню. Это священное.
Я просто усну там, на ковре — рядом с её диваном. Я надеюсь, когда она проснётся, она наступит мне на лицо. И немного вскрикнет.
— Ну, дура! Ты че разлеглась?
Она не заснула. Мы вдвоем ночью.
— Ты сама говорила, что любой диван! Вот еще один! Ложись давай!
Я мямлю, что это перфоманс.
— Если бы… я б убила себя — это бы был бы перфоманс?
— Ну, глупая! Вставай!
Она тянет меня, как я её, к разложенному дивану. Укладывает. А сама ложится на другой — поменьше.
— Этот город тебя с ума сводит, реально. Перфоманс! В перфомансе должен быть смысл.
Я не хочу говорить о смыслах. Если она скажет что-то о Достоевском, меня стошнит на ковер. Я потому засыпаю.
А наутро все, как обычно утром. Мы пьем кофе из кофемашины, за дикие деньги куплены капсулы.
— Я прогуляюсь. Ты останься.
Она не кивает, но глазами вниз-вверх — это будто согласие. Что ей здесь смотреть? Она сказала, что неместная.
— Мы потом съездим на крепость, — это из чувства вины.
Я и сама никогда не была на крепости.
Хочется сдать квартиру на сигнализацию, чтобы сюда приехали и её повязали. Представляю, как они заламывают ей руки. Называют воровкой. В этом есть немного от истины.
— Не скучай. Вина больше нет. Магазин — там, слева. Поешь мороженого.
У нас здесь вкусное мороженое.
Я еду в лифте, на первом этаже прячется за жалюзи консьержка, тянет мелко нитку. Здороваюсь, ухожу. Курю.
Жарко на улице, печёт. Я хочу найти школу. Там, наверное, никого нет. Потому что лето.
Дороги безлюдны. Большие торговые центры и дома, похожие на полиэтиленовые пакеты. Со шлагбаумом — только наш двор. Чтобы никто не проехал, даже таксисты. Иногда зимой по газону нарастает лед и мы ползем по нему, чтобы долезть до приехавшей машины. Можно сесть и скатиться. Но будет глупо. Водитель не пустит на сиденье. Тут водители любят свои машины — они покупают им дома.
Я иду до сквера. Я, в общем-то, не очень люблю ходить. В сквере танки. Скамейки. Дети лезут на зеленое голыми коленками и руками. Если пройти дальше — покажется спрятанная за домами школа. И я иду.
Я не знаю, моя ли она. Просто не хочется больше гулять.
— Это же не твоя, ты в лицее училась, тебя на машине возили. Ты сама говорила.
— Как нашла?
— Да чего тебя искать, ты так ходишь, что даже конспирация не нужна. Я не хочу дома одна тухнуть. Хочу впитать в себя твое!
— Новый опыт?
— Вот-вот.
Она садится на скамейку и начинает обдирать с досок лак.
— Ну, рассказывай. Чего пялишься на это школу?
— Я представляю, что это моя.
— Да ты так со всем делаешь! Тебе, получается, все равно, что наполнять особыми смыслами?
Получается.
— Садись ко мне.
И я сажусь.
— Вот там, прямо за школой, была горка. Зимой.
— Это не твоя школа.
— А ты представь. Ты же любишь художественные эксперименты.
Да, была горка. С неё катались разные дети, я всегда очень боялась. Я помню, как бегала с нее, чтобы не катиться. От этого чаще падала, ничего не расшибла.
— А это моя учительница хореографии.
Правда, идёт. Она встает со скамейки и идёт к женщине — рыжие волосы вьются проседью, такая же квадратная челюсть и нехватка веснушек.